Зинаида Гиппиус - Стихотворения, не вошедшие в сборники
Вы любите его, должно быть,— мед?»
— «О да, и запах лип в цвету…» — «Hy вот.
Поэтому и дан вам запах меда.
У этих мест известная природа,
И это знак, что мы почти у рая.
Я не был в нем, но говорят, я знаю,
Что все там слышат, что кому дороже,
И видят это, и имеют тоже».
— «Какая странность!— путаясь в траве,
Заметил Данте. — Но и как прелестно!
Нельзя придумать более чудесно!
Ну как не закружиться голове?
Не знал подобных райских я примет:
Желанью сердца каждого — ответ!
Как мне хотелось бы туда пробраться,
Но чтоб уж навсегда там и остаться!»
— «Вы можете, но только надо прежде
Вам на земле так жить и так хотеть
Лишь этого, чтоб вы могли, в надежде,
Светло и непорочно умереть.
Но бросим наши рассужденья. Вот
Я вижу арку белую ворот.
Ворота широки — но узок вход».
Дант, в восхищеньи, громко закричал:
«А розы чайные! На мед похожи!
Ворота белые я вижу тоже».
— «А старика?— спросила Тень. — Он спал?»
— «Как будто — да. Но вот, теперь проснулся
И, кажется, на нас он оглянулся».
Они, уж не спеша, пришли к воротам.
Старик поднялся грузно с камня: «Кто там?
А, эту мы уже видали штучку!
Два раза дал тебе я нахлобучку.
Скажи, ты Пустельга?» На это Тень
Лишь головой кивнула. «Знай, ноги
Не будет за Вратами Пустельги!
А это кто?— Он указал на Данта.—
Я этого еще не видел франта».
Дант, посмотрев, проговорил серьезно:
«Подумай, надо ль говорить так грозно?
Мы вместе, да… Я Дант Алигиери,
Я правнук Данта, что у вас уж был,—
Наверно, этого ты не забыл,—
А то так на слово прошу мне верить.
Он был, ушел, теперь у вас опять,
Его хочу я очень повидать.
Пусти меня и спутника вдвоем,
Мы иначе, как вместе, не войдем.
Я в первый раз пришел, она — уж в третий,
Ее уж видели вот эти дети,
Которые глядят из-за кустов,
Что вместо роз цветут теперь сиренью…
Ужели ты ее отгонишь вновь?
Не пустельга. Узнал ее я тенью,
Но имя подлинное ей — Любовь.
Открой же нам скорей, Довольно слов».
Старик лишь головою замотал
И ключ тяжелый крепче в пальцах сжал.
«Уж тут ли он?— шепнула Тень в смущеньи.—
И ваше, может быть, предположенье…
Я так боюсь! Но верить все ж хочу,
Что здесь он… Тот, которого ищу…»
Вдруг из кустов сиреневых раздался —
Из тех кустов, что ограждали рай,—
Неистовый, но очень тонкий лай.
Он визгом радостным сопровождался,
Царапаньем, и даже подвываньем.
И был он полн великим ожиданьем.
Тень вскрикнула: «Да это ведь она!
Собачка-Булька, милая моя!
Теперь мне ясно: здесь он, знаю я!
Она бы не осталась тут одна.
Она любила нас — осталась с ним,
Раз нет меня — так хоть из двух с одним.
Теперь почуяла меня, зовет…»
Старик вскочил, и мечет он и рвет:
«Да что это? Да что это такое?
Собака — здесь! Вот наважденье злое!
Откуда пес? Откуда, от кого?»—
И вдруг замолк он сразу. Отчего?
Как будто не случилось ничего,
Лишь ветер нежно шевелил кустом.
Но ветер говорить со стариком
Умел ему понятным языком.
И на слова: «Откуда этот пес?»
Прошелестел: «Его привел Христос».
«Так что ж, старик, откроешь или нет?—
Сказал Алигиери, уж суровей:
Огонь в глазах и сдвинутые брови. —
Искатьли намздесь налюбовь ответ?
Иль в этом месте не дают ответа?
Тогда скажу я, правды не скрывая,
Что нет и не было еще здесь рая.
Смотри, старик, ты не хранишь завета —
Его ты слышал сам из уст святых:
Для любящих — иль ты забыл про это?—
Все двери открываются для них!
Ты видишь, даже этот малый песик,
Что из кустов просовывает носик,
И в нем любовь. И как она светла!»
Собачка будто бы и замолчала,
И, нежным взором обменявшись с Тенью,
Глаза на старика перевела
И на него тихонько зарычала.
«Я больше убеждать тебя не буду,—
Прибавил Дант.— Но знай, что я войду,
И вместе с ней. Любовь ее зовет.
Когда же там она ее найдет,
Найдет,— кого ты знаешь!— я уйду,
Она — останется. Приду опять,
Но часа этого я не забуду.
Я ничего не смею забывать,
И слову не умею изменять».
Старик поднялся, с пояса снимая
Заветный ключ, и, медленно шагая,
Ворчал: «Гляди, наговорил-то сколько!
Уйду… приду… останется… А только
Коли беда — она уж не одна.
Как ей остаться, коли тень она?
Здесь нет теней. У каждого есть тело.
Ну, не такое,— ткнул опять на Данта,—
Как у тебя, у пришлого гиганта,
Получше, малость… А она хотела…»
— «Да замолчишь ли ты! Не рассуждай!
Забыл от старости — любовь все может!
Она и тело даст, она поможет!»
Взглянул на Тень: совсем порозовела,
Как будто было у нее и тело.
Старик опять: «Беда с таким народом…»
— «Довольно!— крикнул Данте.— Открывай!»
Ключ зазвенел. Открылись двери в рай,
И Данта обняло его дыханье;
Дышал он цветом липовым и медом…
Они вошли…
А дале, по незнанью,
Как встретил рай обоих, Данта с Тенью,
С какими свиделись они святыми,—
Мне надо нового ждать откровенья.
Пока ж молчу. Лишь помню, что за ними
Закрылись двери белою сиренью.
<2> ТЕРЦИНЫ
Вот новый Дант в последний Круг пробрался,
Один, без спутника — он очень смел,
Да и вверху — чего не навидался!
Едва на подземелье посмотрел,
Как, одного из тамошних заметив,
Без церемонии к нему подсел
И, очень вежливо его приветив,
Затеял с ним,— на это был он скор,
Особенно внимание приметив,—
По-дружески тотчас же разговор.
Верней — стал вопрошать его прилежно.
Тот поднял на него потухший взор,
Проговорив, не очень, впрочем, нежно:
«Вы сверху, да? Оттуда к нам давно
Никто не приходил. И дух мятежный
Земли забыл я. Впрочем, все равно».
«Я знаю,— Дант ответил.— Расскажите,
Что здесь такое? Почему темно?
И почему вы на волне сидитесь
Мне быть во тьме случалось иногда,
Но холод здесь… А вы и не дрожите,
Как будто это вам и не беда.
Всё волны, волны… Нет почти что суши.
В таких местах я не был никогда.
Кругом черно, черней китайской туши,
Я, как вошел,— чуть не ослеп совсем.
И вы здесь не один. Все это — души?
Не понимаю также я, зачем
Вы на волне все той же, мглисто-черной,
Не очень-то спокойны. Между тем
Качанье ваше мерное упорно,
И кажется порою мне оно
Как будто бы довольно тошнотворно».
«Я не умею, не смеюсь давно,—
Ответил тот, качаться продолжая. —
А то, пожалуй, было б мне смешно,
Что будто вы, и главного не зная,
Вопросы ставите как наугад.
Ведь вам известно же, предполагаю,
Что это место, по-земному,— ад.
По-здешнему — Безмерность. Океану
Подходит это больше во сто крат.
По крайней мере, точно, без обману:
Нет времени у нас, и меры нет.
Я тоже вас обманывать не стану,
Могу ли дать, да и какой ответ?
Нельзя же спрашивать, зачем в аду я,
Иль почему не выхожу на свет?
Другой бы вам ответил, негодуя,
Но я отвечу попросту: не то!
Я не взял это за насмешку злую,
Хоть не сидит в аду зачем — никто.
Вы лучше бы не так меня спросили:
Сидите, мол, в аду, во тьме,— за что?»
Дант отвечал: «Мои вопросы были,
Я вижу, неудачны. Предлагать
Не буду их. Но если вам усилий
Не много стоит просто рассказать,
Что можете, как сами захотите,
И что считаете, что можно знать
Мне и про вас,— за что вы здесь сидите,—
Да и про то, что здесь у нас вокруг,
Меня вы этим очень одолжите.
Когда во тьме я очутился вдруг —
Соображенье у меня застыло…
Но верьте мне, я говорю как друг…»
«Земное слово „друг“ мне слышать мило,—
Сказал подземник. — Я вам расскажу
