Велимир Хлебников - Том 1. Стихотворения 1904-1916

Вы помните ивы,
Там, где морские виднелись кочевья?
И вы
(Вдруг побледневши, я понял, что гнев я)
Берите вновь стрелу, пращу,
Ругая, и мчитесь за вепрем.
И я, став долиной, прощу,
Что лег неподвижно в траве прям.
Посеребренная зимою,
Вы – камень охоты на миг.
Я морем печали замою
И скроюсь в сказанья из книг.
И все же воскликну я в час свой:
«Охотница строгая, здравствуй!»
Пусть здравствует, трепет неся, тетива,
Где скачка за лосем еще не наскучила,
И эта охота, где тетерева
Летят на неумное чучело.
«Мы вам пришлем
Ваш шлем.
Помните наших друзей».
Я рад, что он из ниток, как Тезей,
И мне опорой будет палка –
Одно лишь слово ваше: «жалко».

И снова глаза щегольнули
Жемчугом крупным своим,
И просто и строго взглянули
На то, что мы часто таим.
Прекрасные жемчужные глаза,
Звенит в них утром войска «вашество».
За серебром бывают образа,
И им не веровать – неряшество.
Упорных глаз сверкающая резь
И серебристая воздушь.
В глазах: «Певец, иди и грезь!» –
Кроме меня, понять кому ж?
И вы, очаревна, внимая,
Блеснете глазами из льда.
Взошли вы, как солнце в погоду Мамая,
Над степью старою слов «никогда».
Пожар толпы погасит выход
Ваш. Там буду я, вам верен, близь,
Петь восхитительную прихоть.
Одеть холодных камней низь.
Ужель, проходя по дорожке из мауни,
Вы спросите тоже: «Куда они?»

Эта осень такая заячья,
И глазу границы не вывести
Осени робкой и зайца пугливости.
Окраскою желтой хитер
Осени желтой житер.
От гривы до гребли
Всюду мертвые листья и стебли.
И глаз остановится слепо, не зная, чья
Осени шкурка или же заячья?

Девы и юноши, вспомните,
Кого мы и что мы сегодня увидели,
Чьи взоры и губы истом не те,
А ты вчера с позавчера, увы, дели.
Горе вам, горе вам, жители пазух,
Мира и мора глубоких морщин,
Точно на блюдах, на хворях чумазых
Поданы вами горы мужчин.
Если встал он, принесет ему череп «эс»,
Вечный и мирный, жизни первей!
Это смерть пришла на перепись
Пищевого довольства червей.
Скажите, люди, да есть же стыд же!
Вам не хватит в Сибири лесной костылей,
Иль позовите с острова Фиджи
Черных и мрачных учителей
И проходите годами науку,
Как должно есть человечью руку.

Нет, о друзья!
Величаво идемте к Войне-Великанше,
Что волосы чешет свои от трупья.
Воскликнемте смело, смело как раньше:
«Мамонт гнусный, жди копья!
Вкушаешь мужчин a la Строганов».
Вы не взошли на мой материк!
Будь же неслыхан и строго нов
Похорон мира слепой пятерик.
Гулко шагай и глубокую тайну
Храни вороными ушами в чехлах.
Я верю, я верю, что некогда «майна!»
Воскликнет Будда или Аллах.

Белые дроги, белые дроги,
Черные платья и узкие ноги!
Был бы лишь верен, вернее пищали с кремнями, мой ум бы.
Выбрал я целью оленя лохматого.
За мною, Америго, Кортец, Колумбы!
Шашки шевелятся, вижу я мат его!

Где волк воскликнул кровью:
«Эй! Я юноши тело ем»,
Там скажет мать: «Дала сынов я».
Мы, старцы, рассудим, что делаем.
Правда, что юноши стали дешевле?
Дешевле земли, бочки воды и телеги углей?
Ты, женщина в белом, косящая стебли,
Мышцами смуглая, в работе наглей!
«Мертвые юноши! Мертвые юноши!» –
По площадям плещется стон городов.
Не так ли разносчик сорок и дроздов?
– Их перья на шляпу свою нашей.
Кто книжечку издал: «Песни последних оленей»,
Висит рядом с серебряной шкуркою зайца,
Продетый кольцом за колени,
Там, где сметана, мясо и яйца.
Падают Брянские, растут у Манташева.
Нет уже юноши, нет уже нашего
Черноглазого короля беседы за ужином.
Поймите, он дорог, поймите, он нужен нам!

Еще сильней горл медных шум мер,
Его не каждому учесть,
И женщины, спеша на тех, кто умер,
Суворовой женщин делают честь.
Я вижу войско матерей,
Грудными выстрелы младенцами,
Чума серчала матерей,
Монблан спеша набросить венцами.
И некто третий воскликнет «на нож!»
В ухо и тем и этим пехотам,
И тучи утробных младенческих нош
Помчатся на битву, не думая, кто там.
Последний любовник прикажет вам: «Пли!»,
И бич глаз ударит по верным рядам,
И каждая девушка молвит: «Мы, девушки, ползали раньше, как тли,
Теперь же я мать, и хлыстом материнства в лицо смерти я дам!»
И вещей жены рукомойник над тазом,
И конницы с Волог, Висел и Кам,
И пушек Мусоргский над тайным приказом,
Все слилось и мчалось к единым войскам.
О, повивальные бабки и мамки
И мостовая из мертвых «но-но»!
<Кишки> из полков и <кашка> из <камки>,
Он и она в зазвеневшем оно!
И жен степных из камня баб грусть,
Что глыбой выросли стыдливо,
Уж украшает знак за храбрость,
Желтея тигром, рожью жнива.
Я помню, как кто-то в котле броненосца дыру
Починил своим телом, без разговора и споро.
Жены, в руки детей! И «на уру»!
На окопы смерти, на окопы мора!
Младенцы, туда же, в стан смерти!
Ведь броневые защиты порвут темноглазые дети в яслях скота!
Пусть крутится слабо на прежних вер Т
Дохнувшая воздухом гибели та!
И каждая бросится, вещая хохотом,
Вскочив на смерти жеребца,
Вся в черном, услышав: «На помощь! Мне плохо там!» –
Сына или отца.
И люди спешно свои души моют в прачешной
И, точно забор, перекрашивают спешно совести лики,
Чтобы ноздрёй сумасшествия некто прекрасновеликий,
Некто над ухом завыл: «Теперь ты ничего не значишь, эй!»
И самые умные, нацепив воротнички,
Не знали, что дальше делать с ними?
Встав на четвереньки, повесить на сучки
Или прочитать на них обещанное имя?

Вы помните? я щеткам сапожным
Малую Медведицу повелел отставить от ног подошвы,
Гривенник бросил вселенной и после тревожно
Из старых слов сделал крошево.
Где конницей столетий ораны
Лохматые пашни белой зари,
Я повелел быть крылом ворону
И небу сухо заметил: «Умри!»
И когда мне позже приспичилось,
Я, чтоб больше и дольше хохотать,
Весь род людей сломал, как коробку спичек,
И начал стихи читать.
Был шар земной
Прекрасно схвачен лапой сумасшедшего!
За мной!
Бояться нечего!

У вод я подумал о бесе
И о себе,
Над озером сидя на пне.
Со мной разговаривал пен пан,
И взора озерного жемчуг
Бросает воздушный могуч меж
Ивы,
Большой, как и вы.
И много невестнейших вдов вод
Преследовал ум мой, как овод.
Я, брезгая, брызгаю ими.
Мое восклицалося имя.
Шепча, изрицал его воздух.
Сквозь воздух умчаться не худ зов.
Я озеро бил на осколки
И после расспрашивал: сколько?
И мир был прекрасно улыбен,
Но многого этого не было.
И свист пролетевших копыток
Напомнил мне много попыток
Прогнать исчезающий нечет
Среди исчезавших течений.

Панна пены, панна пены,
Что вы, тополь или сон?
Или только бьется в стены
Роковое слово «он»?
Иль за белою сорочкой
Голубь бьется с той поры,
Как исчезнул в море точкой
Хмурый призрак серой при?
Это чаек серых лёт!
Это вскрикнувшие гаги!
Полон силы и отваги
Через черес он войдет!