Эдгар По - Т. 1. Лирика Эдгара По в переводах русских поэтов

На деревьях листы облетали,
и осенний темнел небосвод,
безотрадный темнел небосвод:
это было в ночь тихой печали,
в октябре, в тот нерадостный год;
уж осенние духи витали
у таинственных оберских вод,
поздней ночью уныло витали
в мрачном Вире, у оберских вод.

Здесь бродил я в аллее прекрасной
кипарисов, с Душою моей,
кипарисов, с Психеей моей;
сердце было тревожно и страстно,
беспокойно, как горный ручей,
как насыщенный лавой ручей,
что с вершины Яанек бесстрастной
мчится вниз средь полярных ночей;
бурно мчится с вершины бесстрастной,
средь безмолвья полярных ночей.

Наши речи обдуманны были, —
нашей мысли был медленен ход,
нашей мысли неясен был ход;
мы число, время года забыли,
ночь другую в тот памятный год…
Мы не знали, как близко мы были
от знакомых нам оберских вод,
в мрачном Вире, где нам говорили,
будто ведьмы ведут хоровод.

Еще ночь не исчезла, не скрылась,
хоть светила уж грезили днем,
хотя звезды уж грезили днем…
Перед нами вдруг даль озарилась
тусклым светом, волшебным огнем…
И Астарты звезда появилась
в фантастическом блеске своем,
и внезапно она появилась
в силуэте рогатом своем.

Я сказал: «Она лучше Дианы;
в море грез она тихо плывет,
в море вздохов печально плывет;
она знает про жгучие раны
в моем сердце, где горе живет,
и прошла мимо звездной поляны,
где созвездие Льва ее ждет,
где разгневанный Лев ее ждет,
и зовет нас в надзвездные страны,
к счастью мирных небес нас зовет».

Но Психея мне грустно твердила:
«Посмотри, она светит во мгле,
я боюсь, она светит во мгле…
Ах, бежим от нее, сколько силы!»
И со страхом на бледном челе,
и со страхом она опустила
свои светлые крылья к земле,
и, рыдая, она опустила
свои нежные крылья к земле.

«О, не бойся звезды! — я ответил, —
она счастья и радости дочь,
она неба прекрасная дочь;
посмотри, как отраден и светел
ее лик в эту темную ночь!
Она светит для нас — я заметил —
она хочет нам в горе помочь;
озаряя наш путь — я заметил —
она только нам хочет помочь».

Так я спорил с сестрой легкокрылой,
отвлекая от тягостных дум,
удаляясь от тягостных дум,
и пришли мы к гробнице унылой,
но не понял пытливый мой ум,
не постиг утомленный мой ум,
что за надпись над этой могилой.
А Психея прочла: «Ulalume,
здесь погибшая спит Ulalume».

Мои думы тотчас омрачились
и померкли, как тот небосвод,
как осенний померк небосвод,
и я вспомнил те дни, что забылись,
ту же темную ночь в прошлый год,
когда я и Психея явились
в эту местность у оберских вод;
с нашей странною ношей явились,
в местность Вира, у оберских вод…
О, зачем мы сюда возвратились,
что за демон увлек нас вперед? —
Я узнал те места, что забылись,
что я видел в наш первый приход,
где осенние листья кружились
и где ведьмы ведут хоровод!

Туманилось небо и стыло,
Листва опадала сухой —
Пожелклой, примятой, сухой.
Никогда не забыть! Это было
В Октябре, в полуночи глухой,
Там, где озеро Обер унылое
Мутнело застылой тоской,
В тусклом Вире, в лесной и унылой
Стороне, истомленной тоской.

Среди кипарисов Титанов
Однажды я шел со своей
Душой, со Психеей своей.
О, тогда огневее вулканов
Было сердце! Оно горячей
Было лавы самой, — горячей
Лавы с кратера Янек, что, канув
В ледяные просторы полей,
Уносится — с Янека, канув —
В дикий холод полярных полей.

Вели мы спокойный и строгий
Разговор, а слова были сухи;
Ничего мы не помнили — сухи,
Как трава на октябрьской дороге,
Были тусклые памяти звуки.
Мы забыли о многом — о многом —
И об озере сером и строгом,
И о каре жестокой разрухи —
Мы забыли, что этой дорогой
Мы когда-то дошли до разлуки.

Так вот шли мы. И ночь постарела —
Предрассветные звезды вставали —
Обещали нам утро. Устали
Мы как будто… Дорога светлела —
Лунным светом она пробелела —
Полумесяц, сверкнувший несмело,
Поднял ясные рожки в печали —
И алмазы Астарты несмелой
Просверкали из дали в печали.

Я заметил: «Теплее Дианы
Астарта, — по странам томленья
Она движется тенью томленья,
Она видит сердечные раны,
Утишает в сердцах треволненья —
Из Созвездия Льва, из Нирваны
Восходит она, чтоб забвенья
Указать нам дорогу, забвенья,
Сквозь Созвездие Льва, из Нирваны. —
Полны очи ее сновиденья.
Сквозь берлогу идет по Нирванам
К Сновиденью от Сновиденья».

Но Психея вдруг вскинула руки
И молила: «О, сжалься! Прости!
Эта бледность больная… Прости…
Я дрожу, и слова мои глухи…
В мутном свете нельзя нам идти!
Прочь!.. Бежим!.. Мы должны…» И от муки
Ее крылья на пыльном пути
По земле волочились от муки —
Загрязнялись на пыльном пути —
Ее крылья ломались в пути.

Но просил я: «Напрасны сомненья!
Поспешим на трепещущий свет —
Этот влагой, струящийся — свет!
Полны тайны его излученья —
Это — неба ночного привет —
Красоты и Надежды привет!
О, поверим ему без смущенья, —
Мы за ним! Знай: Обмана здесь нет!
Поверим ему без смущенья —
Даже тени коварства в нем нет:
Это — неба ночного привет».

Успокоил… Рассеял заботу
Поцелуем, — не стала томиться
Психея, тревогой томиться.
«Мы пошли, — и пришли к повороту —
Перед нами возникла гробница —
Одинокая чья-то гробница.
Я спросил: «Не прочтешь ли ты, кто тут
Погребен в этой тайной гробнице?»
И в ответ: «Улялюм… Улялюм…
Здесь могила твоей Улялюм…»

И тогда мое сердце застыло,
Стало пеплом… пожелклой, сухой,
Этой смятой листвою сухой…
Простонал я: «Октябрь этот, был — он…
Той последнею ночью, глухой,
Это здесь проходил я когда-то,
И здесь схоронил я когда-то
Свою жуткую ношу, — глухой
Черной ночью… Какой же, проклятый,
Вновь завлек сюда Демон?.. Унылой
Полно озеро Обер тоской,
Снова в Вере я — в страшной, унылой
Стороне, истомленной тоской.

Небеса были грустны и серы,
Прелых листьев шуршал хоровод,
Вялых листьев шуршал хоровод, —
Был октябрь одинокий без меры,
Был незабываемый год.
Шел вдоль озера я, вдоль Оберы,
В полной сумрака области Нодд,
Возле озера, возле Оберы,
В полных призраков зарослях Нодд.

Я брел по огромной аллее
Кипарисов — с моею душой,
Кипарисов — с Психеей, душой.
Было сердце мое горячее,
Чем серы поток огневой,
Чем лавы поток огневой,
Бегущей с горы Эореи
Под ветра полярного вой,
Свергающийся с Эореи,
Под бури арктической вой.

Разговор наш был грустный и серый,
Вялых мыслей шуршал хоровод,
Тусклых мыслей шуршал хоровод,
Мы забыли унылый без меры
Октябрь и мучительный год
(Всех годов истребительней год!),
Не заметили даже Оберы
(Хоть знаком был мне шум ее вод),
Даже озера, даже Оберы
Не заметили в зарослях Нодд.

Еще плотен был мрак уходящий,
Но зари уже близился срок,
Да, зари уже близился срок,
Как вдруг появился над чащей
Туманного света поток,
Из которого вылез блестящий
Двойной удивительный рог,
Двуалмазный и ярко блестящий
Астарты изогнутый рог.

Я сказал: «Горячей, чем Диана,
Она движется там, вдалеке,
Сквозь пространства тоски, вдалеке,
Она видит, как блещет слеза на
Обреченной могиле щеке.
Льва созвездье пройдя, из тумана
К нам глядит с нежным светом в зрачке,
Из-за логова Льва, из тумана,
Манит ласкою в ясном зрачке».

Перст подняв, отвечала Психея:
«Нет, не верю я этим рогам,
Не доверюсь я бледным рогам,
Торопись! Улетим поскорее
От беды, угрожающей нам!»
Затряслась; ее крылья за нею
Волочились по пыльным камням,
Зарыдала; а перья за нею
Волочились по грязным камням,
Так печально ползли по камням!
Я ответил: «Нас манит сиянье,
Все твои опасения — бред!
Все твои колебания — бред!
Надежду и Очарованье
Пророчит нам радостный свет!
Посмотри на сияющий свет!
Крепче веруй ты в это сверканье,
И оно нас избавит от бед!
Положись ты на это сверканье!
Нас избавит от горя и бед
В темном небе сияющий свет».

Целовал я ее, утешая,
Разогнал темноту ее дум,
Победил темноту ее дум.
Так дошли мы до самого края,
Видим: склеп, молчалив и угрюм,
Вход в него молчалив и угрюм.
«Что за надпись, сестра дорогая,
Здесь, на склепе?» — спросил я, угрюм.
Та в ответ: «Улялюм… Улялюм…
Вот могила твоей Улялюм!»

Стал я сразу печальный и серый,
Словно листьев сухой хоровод,
Словно прелой листвы хоровод.
Я вскричал: «Одинокий без меры
Был октябрь в тот мучительный год!
Видел я этот склеп… этот свод…
Ношу снес я под каменный свод!
Что за демон как раз через год
Вновь под тот же привел меня свод?
Да, припомнил я волны Оберы,
Вспомнил область туманную Нодд!
Да, припомнил я область Оберы,
Вспомнил призраков в зарослях Нодд».