Автор неизвестен Европейская старинная литератураЕвропейская старинная литератураЕвропейская старинная литература - Тень деревьев

Уж завтра будет год, как я в Одо печальный
Срывал цветы на мокрой от дождя опушке.
Сегодня самый лучший день из дней пасхальных,
А я поехал мимо дальней деревушки
И мимо рощ, лугов, покрытых вешней влагой.
Как, сердце, ты не перестало биться за год?..
Я мучаю тебя, вернувшись к той долине,
Где в прошлый год я столько муки вынес.
Увидев розы в садике убогой церкви
И белую сирень, нависшую над дверцей,
Я вспомнил о своей прошедшей боли
И удивляюсь, как я не упал невольно,
Никем не сдержанный, в отчаяньи, в бессильи
На узкую тропинку, желтую от пыли.
Нет никого — и все, и все на свете пусто…
Зачем я родился, зачем теперь живу я.
О, если бы сложить к твоим коленям душу,
Что валится как нищенка на мостовую.
Уснуть, забыться бы, суметь уснуть надолго
Под синим ливнем, под грозой, под тучей желтой.
Не видеть ни холмов и ни лазури синей,
Повисшей тяжело над синею долиной.
Мне кажется, что кто-то плачет в сердце этом,
Кого на самом деле в этом сердце нету.
Деревня засыпает, наступает вечер,
И радостно трещит в густой траве кузнечик;
И в домике, спокойно задремавшем к ночи,
Меж сит белеют шляпы круглые рабочих.

Висит на белой стенке у кровати
Похожая на негритянку-богоматерь.
И я ее люблю слегка по-итальянски.
Вирго Лауретана, в золотом уборе
Ты мне напоминаешь городок у моря,
Где продают, крича, на набережных длинных
Полипов, всякие плоды и апельсины.
Вирго Лауретана, в эти дни печали,
Когда она моей любви не принимает,
Меня один твой строгий образ утешает.

Молитвы, как цветы, восходят к богу;
Никто не знает как… Одни богаты
И с запахом тяжелым туберозы,
Другие бледные, без аромата,
Как чахлый одуванчик у дороги,
Они идут к небесному владыке,
И только он один судить умеет,
Что бедность кроткая вербены дикой
Перед творцом богаче иль беднее
Какой-нибудь изысканной гвоздики…

В это утро наша церковь весело звонила,
Оттого что дочь соседа замуж выходила,
И она звонила в славу пышной кукурузы…
И она звонила над гумнами, над сараем.
Где скрипели цепи заржавелые, стихая.
И она звонила над амбарами, над кладовыми
И над девушками темными и золотыми,
Что пришли толпой на свадьбу их подруги милой.
И она звонила… о любви она звонила.
И волы, ступая важно, изумленно словно,
Поворачивали бледные рога к решетке,
Где краснел меж изгороди вьющийся шиповник.
И она звонила… Голуби, топорщась, кротко
Ворковали на блестящих черепицах крыши.
Дочь соседа, как цветок, задумчиво качалась
На своем крыльце меж курами и петухами.
Церковь весело звонила… Каждый звук, казалось,
Расплывался широко над дальними полями.
Пары выстроились у начала огорода,
И подруги подошли к застенчивой невесте.
Музыка наивная играла перед шествием.
А поэт, молившись богу, говорил: «Когда-то
Так вступала в Ханаан невеста Исаака,
Скромная Ревекка из столь доблестного рода,
Времена не изменились к тем, кто верит в бога…
Может, вот колодец, где Рахиль, ступая босой,
Смуглыми руками робко оправляла косы,
Между тем как Яков ждал ее в тени оливы,
Точно крепкую, созревшую на солнце сливу».

В городке, где показалась богоматерь,
Тихие ручьи меж зелени струятся.
Камни, стертые водой, блестят сильнее,
И печально голубеют Пиренеи.
На холмистых склонах много трав лечебных,
И звучит, как вздох, торжественное пенье
Всех пришедших, чтоб просить об исцеленьи.
В гроте темном пресвятая богоматерь,
Облаченная, решила показаться
Пред ребенком, мудро ставшим на колени,
Бедным и печальным, как ее младенец.
Божьи гроты в Гефсимане, в Вифлееме,
Ныне снова явлены вы пред всеми.
В дымном гроте, преклонив колени,
В сладком для моей души смиреньи,
Уподобившись безграмотным крестьянам,
Я молюсь. Кругом морщинистые лица,
Руки грубые перебирают четки,
И Господь, как в яслях, глубоко гнездится
В этой вере бедной, сладостной и кроткой.

Деткой умирающей пред матерью своей
Меж других играющих, как каждый день, детей,
Птицей раненой, не знающей, зачем крыло
Кровью обливается и никнет тяжело,
        Славлю я тебя, Мария!

Бедными ребятами, избитыми отцом,
И ослом, которого бьют в сердце сапогом,
Девушкой, которую раздели, чтоб продать,
Сыном, пред которым грубо оскорбили мать,
        Славлю я тебя, Мария!

Нищим, не державшим в жизни царского жезла,
Кроме палки от собак прохожего села,
И поэтом, раненным навек шипами дум,
Дум, которых выполнить не может ум,
        Славлю я тебя, Мария!

Бедною старухою с вязанкой дров большой,
Что кому-то тихо жалуется: «Боже мой», —
Старой лошадью, упавшей на заезженном пути,
Не имея сил, чтоб дальше экипаж везти,
        Славлю я тебя, Мария!

Перед зимой на телеграфных проводах
Замученные ласточки сидят рядами.
Они грустят об африканских небесах,
Которых никогда пред этим не видали…

«Которых никогда пред этим не видали…»
Как мы, когда тоскуем о далеком рае.
Они, застывшие, пронзенные, висят;
Они летали кругом, падая, взлетая,
И после возвращались все-таки назад.

Проститься с милой крышей церкви — трудно это.
О, как им грустно, бедным… Отчего орешник,
Их обманув, осыпался, застыл перед зимой…
Как страшно им, что быстро пролетело лето…
Гнездо их больше не узнало… Безутешны,
Они теперь дрожат на проволке стальной…

Так и душа, страдавшая при жизни много,
Пред тем как перейти навек в Небесный Сад,
Пускаясь в океан воздушный, пред дорогой
Колеблется и возвращается назад.

…Блаженны погибшие в великих боях.
За четыре угла родной земли
Они к богу лицом легли…
Они познали смертную дрожь —
Созревший колос, дожатая рожь…

Они разрушают дома. Мы будем строить дома.
Дом разрушен — дом построен.
Мы вечно будем строить бренные дома.
Но есть один дом, его они не разрушат никогда.
Но есть один дом, не наш — Отца!

Я так мечтал о тебе,
Я столько шел, столько говорил,
Я так любил твою тень,
Что у меня ничего не осталось от тебя,
Я теперь тень,
Тень среди теней,
Во сто крат больше
Тень всех теней,
Только тень,
Тень будет ходить,
Тень будет приходить
В твой солнечный день…

Улица Сен-Мартен у меня была,
Улица Сен-Мартен мне теперь не мила.
Улица Сен-Мартен даже днем темна,
Не хочу от нее и глотка вина.
У меня был друг Платар Андре,
Платара Андре увезли на заре.
Крышу и хлеб мы делили года.
Увезли на заре, кто знает куда.
Улица Сен-Мартен, много крыш и стен.
Но Платар Андре не на Сен-Мартен…