Автор неизвестен Европейская старинная литератураЕвропейская старинная литератураЕвропейская старинная литература - Тень деревьев

Столько именитых баронов,
Графов, полных отваги,
Князей —
Как смерть не побоялась стражи и заслонов,
Их богатства, их славы, их верной шпаги,
Их друзей?
Заключавшие мир, начинавшие войны,
Сеявшие грозы
И страх
Столь прославлены, столь достойны.
Что они, если не высохшие слезы
На очах?

Вот храбрый рыцарь дон Родриго,
Он горел великой любовью
И враждой.
Свергая мавров проклятое иго,
Он кропил поле своей кровью.
Жизнь его — бой.
Пусть недруги вспомнят в испуге,
Как он Крест прославил
Огнем побед,
И мы да вспомним про его заслуги
Теперь, когда он навеки оставил
Сей свет.

Какой друг друзьям верным,
Какой глава семье обширной
И слугам,
Какой враг неверным,
Какой защитник обители мирной
И дам,
Какая мудрость для молчаливых,
Для коварных, честь потерявших,
Какой гнев,
Какой язык для болтливых,
Для храбрых и все испытавших —
Лев!

Не богатство сплело ему лавры,
Он золота не искал на чужбине,
Был пуст его дом.
Но пред ним трепетали мавры,
Ибо он брал города и твердыни
Мечом.
Кому не известна его отвага?
Он смело кидался навстречу неверным,
Не сгоряча,
Но зная, что в этом высшее благо,
Ибо он был рыцарем верным
Меча.

Итак, столько пешек передвинув
На шахматном поле
И страсть утоля,
Итак, низвергнув столько властелинов,
Сражался по доброй воле
За короля,
Итак, изведав разные испытания,
Которых перечислить нет сил
Теперь,
Оп заперся в своем замке Оканье,
И смерть тогда его посетила,
Стукнув в дверь[9].

Сказала: — Рыцарь смелый,
Ты сражался храбро и исступленно,
Ты побеждал,
Ныне ты кончил земные дела,
Гляди, как путь тобой завершенный,
Жалок и мал.
Оставь сей мир и его утехи,
Как жалкие бредни,
Как сон ночной.
Откинь свой меч, сними доспехи
И полон веры последней
Иди за мной!

Я в этой жизни знал немного,
Брел, как ночью черной,
Слепцом.
Но крепко верил я в бога,
И воля моя была ему покорна
Во всем.
Я умираю с верой чудной,
Ибо человеку безумно
Хотелось жить,
Когда господь его хочет от жизни скудной,
Трудной и шумной
Освободить.

Ты ради нашего спасенья
Принял человеческое имя,
Чтоб смерть обороть,
Ты принял земное успенье
И сам слился с делами людскими
И познал плоть.
Ты выдержал все мученья
Без единого крика,
Не стеня.
Не за дела мои или моленья,
Но по твоей милости великой
Прости меня!

Так, при полном сознаньи
Он после тяжелого недуга
Собрал всех вокруг.
И были при последнем прощаньи
Его сыновья, его супруга
И много слуг.
Тогда мудро и покойно
Он тому отдал душу обратно,
Кто ее дал
И кто, если она достойна,
Для жизни, ныне незакатной,
Ее взял.

Чтобы начать, как о раскрытой розе,
как о начале неба, воздуха, земли, —
тоска по песне, по металлу боя,
который обнажает кровь.
Испания хрусталь и битый камень,
взволнованная тишина пшеницы,
мех и горячий зверь.
Сегодня, завтра ты идешь —
ни шороха, ни слова,
испуг надежды, как высокий воздух.
Стертая луна
из рук в руки,
от колокольни к колокольне.

Мать-родина, овес, кулак,
сухая и горячая земля героев!

Кто на дороге, кто?
Кто это, кто?
Кто в темноте, кто в крови?
Пепел, железо, камень,
смерть, пламя, плач.
Кто это, мать, кто?
Кто? И куда?

Родина, клянусь, ты прорастешь из пепла,
цветок неистощимых вод.
Из твоего рта, измученного жаждой,
вылетят лепестки хлеба.
Проклятье пришедшим на твою землю
с топором и жалом,
выжидавшим часа, чтобы открыть двери
наемникам и марокканцам.
Дайте лампу, глядите:
земля пропитана кровью,
кости обглоданы огнем,
это — одежда Испании.

Проклятье невидящим,
слепым,
принесшим родине
вместо хлеба слезы.

Бедность была для Испании, как чадные подмостки:
камни, навороченные ручьем беды,
нераспаханная целина,
запретные кладовые
с оловом и лазурью,
утробы и ворота, запечатанные наглухо.
Их сторожили:
люди в треуголках с ружьями,
священники, похожие на печальных крыс,
толстозадые прислужники короля.
Суровая Испания, край сосен и яблонь,
твои господа запрещали тебе
сеять хлеб, тревожить руду, покрывать коров.
Ты должна была жить могилами,
ходить на паломничество к святому Христофору
и приветствовать американских макак
из «приличного общества».
Не стройте школ, не скребите плугом кору земли,
не собирайте зерен счастья,
молитесь, скоты, молитесь!
Нас поджидает толстозадый бог:
«Хлебай похлебку, брат во Христе!»

Мадрид, одинокий и гордый,
июль напал на твое веселье
бедного улья,
на твои светлые улицы,
на твой светлый сон.

Черная икота военщины,
прибой яростных ряс,
грязные воды
ударились о твои колени.
Раненый,
еще полный сна,
охотничьими ружьями, камнями
ты защищался,
ты бежал,
роняя кровь, как след от корабля,
с ревом прибоя,
с лицом, навеки изменившимся
от цвета крови,
подобный звезде из свистящих ножей.

Когда в полутемные казармы, когда в ризницы измены
вошел твой клинок,
ничего не было, кроме тишины рассвета,
кроме шагов с флагами,
кроме кровинки в твоей улыбке.

Вы спросите: где же сирень,
где метафизика, усыпанная маками,
где дождь, что выстукивал слова,
полные пауз и птиц?
Я вам расскажу, что со мною случилось.

Я жил в Мадриде, в квартале, где много колоколен,
много башенных часов и деревьев.

Оттуда я видел
сухое лицо Кастилии:
океан из кожи.

Мой дом называли «домом цветов»:
повсюду цвела герань.
Это был веселый дом
с собаками и с детьми.

Помнишь, Рауль?
Помнишь, Рафаэль?
Федерико[10] — под землей, — помнишь балкон?
Июнь метал цветы в твой рот.

Все окрест было громким:
горы взволнованных хлебов,
базар Аргуэльес и памятник,
как чернильница, среди рыбин.

Оливковое масло текло в жбаны.
Сердцебиение ног заполняло улицы.
Метры, литры. Острый настой жизни.
Груды судаков. Крыши
и усталая стрелка на холодном солнце.
Слоновая кость картошки,
а помидоры до самого моря.

В одно утро все загорелось.
Из-под земли вышел огонь,
он пожирал живых.
С тех пор — огонь,
с тех пор — порох,
с тех пор — кровь.

Разбойники с марокканцами и бомбовозами,
разбойники с перстнями и с герцогинями,
разбойники с монахами, благословлявшими убийц,
пришли,
и по улицам кровь детей
текла просто, как кровь детей.

Шакалы, от которых отступятся шакалы,
гадюки — их возненавидят гадюки,
камни — их выплюнет репейник.

Я видел, как в ответ поднялась кровь
Испании,
чтобы потопить вас
в одной волне
гордости и ножей.