Автор неизвестен Европейская старинная литератураЕвропейская старинная литератураЕвропейская старинная литература - Тень деревьев

Собака в снег пугается идти, и ей
Ребята со двора кричат: «Пошла скорей…»
На снежной улице не слышно никого.
Молочница, идя, трясется для того,
Чтоб не упасть. А дома в низком камельке
Огонь трещит, свистит и пахнет на руке…

Я читал романы, сборники стихов,
Писанные умными людьми в Париже.
Ах, они не жили у моих ручьев,
Где бекас, купаясь, шелестит и брызжет.
Пусть они приедут поглядеть дроздов,
На пруду опавшие сухие листья,
Маленькие двери брошенных домов,
Ласковых крестьян и уток серебристых
И тогда, с улыбкой трубку закурив,
От тоски своей излечатся, наверно,
Слушая глухой пронзительный призыв
Ястреба, повисшего над ближней фермой.

Вот уж с дождями осень подошла,
И милые кричат перепела,
И пигалицы, путаясь, снуют,
И в небе точно кружево плетут.
А утки, образуя полукруг,
Летят и в небе исчезают вдруг.
И треугольником летят вдали,
Покрикивая ржаво, журавли.
Вьеле-Гриффен, так говорит поэт,
А все же для души покоя нет.
И есть Базиль, он режет поросят,
И под ножом они пронзительно визжат.
Но есть еще любимая — она
Грустна, как день дождливый, и нежна,
Ступая ласково, она идет меж роз.
Есть также в огороде дряхлый пес,
Он на траве лежит и кротко ждет
Загадку-смерть, которой не поймет.

Все светлое и грустное кругом
Мы, люди, странным словом «жизнь» зовем.

Ты с грязным стадом и с лохматым псом,
С одеждою, пропахшей творогом,
Идешь на горы мимо дымных сел,
С тобой идет навьюченный осел.
Минуя кузницы, ты наконец
Достигнешь пастбищ, где стада овец
Рассыпятся, как белые кусты.
Там в небе ястреба увидишь ты…
И там над всем ты сможешь увидать
Сияющую божью благодать.

Исцелюсь ли навек
От печали, что в сердце таится?

    Друг мой, может ли снег
    От своей белизны исцелиться?

О Мамора моя,
Что ответишь ты доброму богу?

    Я скажу, что земля
    Перед небом темна и убога.

О Мамора, каков
Будет радостный рай, расскажи мне?

    Много арф и цветов
    И в лазури небесные гимны.

А еще, что еще
Я увижу средь райского хора?

    Будет сердце твое,
    Будут наша любовь и Мамора.

Боже, сбереги ты маленькую детку,
Как от ветра нежно бережешь ты ветку.
Сохранить ребенка для Тебя что значит,
Если мать измученная горько плачет,
Господи, не Ты кладешь рукой жестокой
Голубую смерть на розовые щеки,
Если Ты оставишь жить ее, то в храме
Твой алтарь она украсит васильками.
Боже, сбереги ты маленькую детку,
Как от ветра нежно бережешь ты ветку.

Боже, дай мне одну золотую звезду,
Может, в ней для души я спасенье найду.
Если ты не захочешь отдать ее мне,
Без обиды, без жалобы все я снесу.
Если гибель в звезде — подари ее мне,
Как дают бедняку золоченое су.
Я плетусь, как осел… Вспоминаешь ли ты,
Как ребенком я клал остролистов кусты
Перед яслями в храме, где мать моя встарь
Убирала розетками нищий алтарь?
Если в этой звезде я спасенье найду,
Подари мне одну золотую звезду,
Потому что мне надо сегодня ее
Положить на замерзшее сердце мое.

Когда ты, Господи, прикажешь мне идти,
Позволь мне выбрать самому пути;
Я выйду вечером в воскресный день
Дорогой пыльной, мимо деревень,
И, встретивши ослов, скажу: «Я Жамм,
И в рай иду. — И я скажу ослам: —
Пойдемте вместе, нежные друзья,
Что, длинными ушами шевеля,
Отмахивались от ударов мух,
Назойливо кружившихся вокруг».

Позволь к Тебе прийти среди ослов —
Средь тех, что возят фуры паяцов,
Средь тех, что тащат на спине тюки
Иль в маленьких повозочках горшки.
Среди ослиц, что ноги ставят так,
Что трогает вас их разбитый шаг,
Что, пчелами ужалены, должны
На ножках раненых носить штаны.
Позволь прийти мне с ними в райский сад,
Где над ручьями яблони дрожат,
И сделай, Господи, чтоб я в него вошел,
Как много поработавший осел,
Который бедность кроткую несет
К прозрачной чистоте небесных вод.

Когда вернется осень снова,
Я счастья не хочу иного,
Как леса бледно-золотого,
Как песни жалобной слепого,
Как колокольчика коровы…

    Когда придет зима с дождями,
    Хочу я, чтобы в печке пламя
    Шумело красными углями,
    Чтоб свет виднелся вечерами
    В лавчонке с горькими хлебами…

Весной мне ничего не надо,
Как ветра острого прохлады,
Расцветшего без листьев сада,
Тропинки мокрой у ограды
И ландышей, что утру рады.

Уж завтра будет год, как я в Одо печальный
Срывал цветы на мокрой от дождя опушке.
Сегодня самый лучший день из дней пасхальных,
А я поехал мимо дальней деревушки
И мимо рощ, лугов, покрытых вешней влагой.
Как, сердце, ты не перестало биться за год?..
Я мучаю тебя, вернувшись к той долине,
Где в прошлый год я столько муки вынес.
Увидев розы в садике убогой церкви
И белую сирень, нависшую над дверцей,
Я вспомнил о своей прошедшей боли
И удивляюсь, как я не упал невольно,
Никем не сдержанный, в отчаяньи, в бессильи
На узкую тропинку, желтую от пыли.
Нет никого — и все, и все на свете пусто…
Зачем я родился, зачем теперь живу я.
О, если бы сложить к твоим коленям душу,
Что валится как нищенка на мостовую.
Уснуть, забыться бы, суметь уснуть надолго
Под синим ливнем, под грозой, под тучей желтой.
Не видеть ни холмов и ни лазури синей,
Повисшей тяжело над синею долиной.
Мне кажется, что кто-то плачет в сердце этом,
Кого на самом деле в этом сердце нету.
Деревня засыпает, наступает вечер,
И радостно трещит в густой траве кузнечик;
И в домике, спокойно задремавшем к ночи,
Меж сит белеют шляпы круглые рабочих.

Висит на белой стенке у кровати
Похожая на негритянку-богоматерь.
И я ее люблю слегка по-итальянски.
Вирго Лауретана, в золотом уборе
Ты мне напоминаешь городок у моря,
Где продают, крича, на набережных длинных
Полипов, всякие плоды и апельсины.
Вирго Лауретана, в эти дни печали,
Когда она моей любви не принимает,
Меня один твой строгий образ утешает.

Молитвы, как цветы, восходят к богу;
Никто не знает как… Одни богаты
И с запахом тяжелым туберозы,
Другие бледные, без аромата,
Как чахлый одуванчик у дороги,
Они идут к небесному владыке,
И только он один судить умеет,
Что бедность кроткая вербены дикой
Перед творцом богаче иль беднее
Какой-нибудь изысканной гвоздики…