Георгий Голохвастов - Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

Скупо в сердце мне блеск свой усталый
Клонит солнце… вчерашнего дня.
И мой пыл — пустоцвет одичалый
Прежних роз, обольщавших меня.

Вновь любить, чтоб, не зная забвенья,
Лишь страдать, — я уже не могу:
Я теперь полюблю для мгновенья,
Опалю… обожгусь… и бегу.

Ты, последний, мне страстностью встречной
Отвечавший, как эхо средь скал, —
Ты мне крикнул: «Не будь бессердечной!»
Ах, возлюбленный! Если б ты знал…

Устав гореть во мраке этом,
Душа одной мечтой полна:
Угаснув, слиться с Вечным Светом,
Чьим блеском некогда она
В земную жизнь излучена.

Расстались мы, — не я в том виноват.
И до сих пор, осенних дней утеха,
В душе звенит серебряный раскат
Столь памятного ласкового смеха.

Ты мне чужда, — не я в том виноват.
Чрез сумрак лет, погубленных бесплодно,
Всё тот же взор, — надежда средь утрат, —
Мерцает мне звездою путеводной.

Забыла ты… Но я ль в том виноват?
Ведь счастьем нищ, среди моих скитаний,
Как новый Крез, я сказочно богат
Сокровищем живых воспоминаний.

Чем дальше счет веду годам,
Тем примиренней дух в невзгоде, —
Я миру злобой не воздам…

Душа — как солнце на заходе:
Благословение природе
И мир жестоким городам.

Сказал Халиф, арабов вождь железный:
«Что в этих свитках, даре многих стран.
Не всё ль поведал золотообрезный
Самим Пророком данный нам Коран.
Коль то же в них — писанья бесполезны,
Когда ж иное — вредны, как обман».
И предал гневу огненной стихии
Книгохранилище Александрии.

Но письменам стремится человек
Бессмертье дать назло судьбам превратным;
И на пожар, как эхо, новый век
Откликнулся станком книгопечатным,
Чтоб рукопись в пыли библиотек
Не разрушалась тленом святотатным,
Чтоб вновь пришлец в огонь ее не вверг.
Так отомстил Омару — Гутенберг.

И он мечтал в тиши над синим Рейном,
Что доступ всем он в тот откроет мир,
Где мысль свою в молчании келейном
Мудрец чеканит, словно ювелир,
Где Красотой в напеве чародейном,
Ликуя, бредят струны вещих лир
И где в пылу пророческих наитий
Творцы наук провидят путь открытий.

Прошли века. Истории укор
Клеймом горит на памяти Омара,
И Майнцкий бюргер дорог до сих пор
Мечтателям всего земного шара.
До спора ль тут… И всё ж, при виде гор
Ненужных книг в подвале антиквара,
Я, злясь, ворчу, что святость книги — миф
И ближе всех был к Истине — Халиф.

Стихла буря. Мягко лижет
Вал примолкший берег плоский
И чуть-чуть шуршит прибой.
Страсть ушла, но память нижет,
Словно бисер, отголоски
Миновавших встреч с тобой.

Последний миг. Горю в огне
Освободителя-недуга.
Спеши, дитя. Склонись ко мне,
Как роза в теплом ветре юга

Целуй, целуй… Вся жизнь — во сне,
А в смерти — радость пробуждены:

Так пусть, проснувшись, не прерву
Утех земного сновиденья
И не утрачу наяву
Твоих лобзаний наслажденья.

Запутанные жизни мелочами,
Средь суетных забот ослепшими очами
Не видим мы в лазоревой дали
Архангелов с грозящими мечами.

Я ушел от жизненной горячки,
От извечной суеты мирской, —
Но в душе не полночь зимней спячки,
А плодовой осени покой.

Средь людей в миру пустынножитель,
Я ему ни недруг, ни судья.
Но стоит мечты моей обитель
Высоко, вне плена бытия.

Голубая тишь по поднебесью;
И под ней, на зов небес глуха,
Плещет жизнь причудливою смесью
Красоты, безумья и греха.

Но, вглядясь в разлив ее горячий,
Различаю явственней отсель
Я ее высокие задачи
И ее возвышенную цель.

Тайный смысл во всем читаю здесь я —
Мудрый смысл, незримый там внизу,
И понятна радость поднебесья
Над землей, окутанной в грозу.

В бурной роскоши яркой вечерней феерии
Пламя солнца горит у закатной черты —
Песня света… предсмертная песня в преддверии
Неизбежно грозящей ночной темноты.

Мягко тенью лиловой подернуты прерии;
Выси гор на снегах отражают зарю…
И, дыша тишиной в голубом повечерии,
Я молитву заветную Солнцу творю.

Но молюсь не костру раскаленной материи,
Не светилу, хранящему жизнь вещества,
А вселенскому светочу вечной мистерии,
Беззакатному Солнцу — в лице Божества.

Звенят весельем вешним воды,
Бодрит весенний аромат,
И, слыша новой жизни всходы,
В семье ликующей природы
Всему живущему я — брат.

Покой ее лица и воск упавших рук
Ему сказали всё… Тогда, сдержав рыданья,
Обет он произнес любви и ожиданья
До новой встречи там, где нет тоски разлук.

И свято нес в душе он клятвы этой звук.
Дождался. Смерть пришла, а с нею — миг свиданья:
— «Желанный друг, сбылось. И вечность обладанья
Наградой будет нам за искус прошлых мук». —

Но в благостной игре лучей нетленно-ясных,
Среди толпы теней, таинственно-безгласных,
Не дрогнула она при радостной хвале.

И безмятежно тих был взор очей прекрасных:
Она забыла всё, что было на земле
В чреде ее тревог ничтожных и напрасных.

Под бодрый ропот летних ливней,
Заслышав гроз июльских гул, —
Душа светлей, бодрей, отзывней…
И снова гордые мечты в ней
Громовый голос всколыхнул.

Неподчинимая глаголу,
Земли извечная тоска
Доступна Богу и отдолу
Восходит к Вышнему Престолу
При каждом вздохе ветерка.

Есть в любви — подобье сказки;
Яркий миг ее наитья;
Непредвиденность развязки
И причудливость развитья.

Но добавлю, чужд пристрастья,
Что под стать им и развязка:
Ведь в любви — виденья счастья
Так несбыточны, как сказка.

У жизни — мудрость, красота
И страсти царственной мечта:
Их сердцем петь средь будних дел
Поэта радостный удел.