Н. Денисов - Под луной

Потом – на площадь выкатятся танки,
Потом – войдут ракетные полки.
Но раньше марш «Прощание славянки»
Вобьет в брусчатку наши каблуки!

Потом – курантам бить остекленело,
Потом – салюту высветить зенит.
Но раньше всех рукой в перчатке белой
Военный дирижер заговорит!

Все будет так: войдут на площадь танки,
Расколют тишь торжественной земли.
Но грянет марш «Прощание славянки»,
Душа взликует: «Русские пошли!»

В парках – весенний дым,
Снова сжигают листья.
Ветер – садовник старый,
Всюду раздул костры.
О, этот зов весны –
После зимы неистов!
Радостно дышит пламя,
Целующее миры.
Юность перекипевшая,
Жизнь в века глядящая,
Ты также сгоришь неведомо,
Перебродив в крови?
Так же сгорают в сердце
Чувства не настоящие.
И пепел их не удобрит
Новый посев любви?
Только огонь клокочет,
Значит, запален в пору.
И прозревает почек
Солнечный майский рой!
Значит, апрельской ночью
Весь не истрачен порох!
Мы еще поликуем,
Свежей шумя листвой.

Ямало-Ненецкий округ!
Арктический хлад, покой.
Там солнце в тумане блеклом
Висит над губой Обской.
И луны совсем не греют,
И властвует норд-борей...
Всё было, как в лотерее,
Как в карты – без козырей.
Три года из той сторонки:
То к Маю, то к Покрову
Сулилась одна девчонка
Ко мне прилететь в Москву.
Ждал месяцы, годы... Хватит!
Но если бы – невзначай...
Суровый комбат, наш батя,
Сказал бы: «Беги, встречай!»
И я бы не дал промашку,
И были бы мы – ОДНО!
Для встречи б надраил пряжку
И всё, что сиять должно!
Не сталось... Прошло. Забыто.
Был дембель. С небес упал.
В другие потемки быта
Внедрился я. Кончен бал!
И что там, на том Ямале?
Что с нею? Узнать не смог.
Хорошею рифмой – Вале! –
Венчаю свой грустный слог.

В тот вечер, помнишь, стыли воробьи,
И тучи висли разом в два наката,
И зазывал на «Диспут о любви»
Фанерный щит у клуба комбината.

Но я-то знал, что был уже влюблен,
А осень нас по городу кружила.
И падал лист. Автобусный салон
Приветил всех влюбленных пассажиров.

Ты говоришь: «Не смелым был с тобой,
Не проходил сердечные науки!»
Виновен дождь упрямый, затяжной.
Ведь он студил глаза твои и руки.

И разве зря бродили у реки?
И зря кленов листья осыпались?
И уж совсем без спроса каблучки
Так откровенно в сердце отдавались!

Не улетали, стыли воробьи,
И нависали тучи в два наката.
И все вещал про «Диспут о любви»
Фанерный щиту клуба комбината.

Сторона моя, родная сторона!
Посреди очарованья и весны
Оглушительно бесхозная луна,
Нынче дела никому нет до луны.

Сад больничный машет ветками в поля,
Здесь ходил один хороший человек.
Закусите крепче губы, тополя,
Человек тот не придет сюда вовек.

Виды видавшие, плачут мужики,
Лишь один вопрос на лицах: «Почему
С жизнью счеты свел?» А боли – пустяки,
С той, которая досталась здесь ему.

Сторона моя, родная сторона!
До могилок два наезженных пути.
Наступают, подступают времена:
Чую сердцем, но боюсь произнести...

Работа моя – то трусцой, то карьером,
Лечу в редакцию, лишь солнце встретил
Я, может, кому-нибудь сделал карьеру,
Кому-то сломал. Как – и сам не заметил.
Вот новый «подвал» выношу на суд:
Начальству пилюля, зубовный скрежет?
Начальство ж кромсает на нем колбасу,
Иль под коньячишко лимончик режет.
А я ж и о славе подумывать смею,
С ней, слышал, и в залах места – особо!
Сидишь себе в ложе, на тебя глазеют,
Приятно ж, поди, как-никак – особа!
Под вечер тащусь я, как пес, к жилью,
Уставший. Сравненье плохое? Бросьте!
Хотите кому-нибудь морду набью?
Не из куража, как сейчас? От злости.
Вчера вот по кладбищу шел по росе,
Какой-то мотив насвистывал тонкий.
А там, как в газетной почти полосе:
Могилы-клише – на четыре колонки.
Так вот он, венец! (И – бочком, бочком!)
Чугунных и каменных плит награда:
Лежи, отсыпайся себе молчком,
И критику зря наводить не надо.
И все же, надеюсь, что путь мой далёк,
А коль уж смахнет, как волною с борта,
Не давайте начальству писать некролог,
Всё исказят, переврут, испортят...

Зол мороз, подобен смерти,
Но терплю, гоню беду.
Пушкин – в гипсе – тоже терпит,
Под березкой в горсаду.
Ну, конечно, ободряет
Славный лозунг: «Власть – народ!».
Но народ меня не знает,
Власть еще не признает.
Ни угла пока, ни блата,
Вот и я, бездомный гусь.
Ночевать тащусь «на хату»,
В ледяную дверь стучусь.
По карманам: пусто-пусто,
Обоюдный паритет,
И – прозрачный суп с капустой
В забегаловке «Рассвет».
Зябко вертится планета,
Я пока не «наверху» –
В скороходовских штиблетах
Что на рыбьем-то меху.
Ждет-пождёт тепла и солнца,
Также скудно, налегке,
Независимый пропойца,
Что живет на чердаке.
Снизойдем и побазарим,
Перемутим рай и ад,
Как «Варяг» с «Корейцем» в паре,
Кроя внутренних «микад[3]».
Эх, смотаюсь я, однако,
Эх, куда-то занесёт! –
Иль к буденновцам-рубакам,
Иль к Махно, как повезёт...

Предчувствие снега. Предзимье.
Страданья печать. Епитимья.
В пожухлой печали осенней –
Остаточный всплеск вдохновенья.

Из тучи железной и мрачной
Кропит на полынь с лебедою.
И мечется с шумом наждачным
Камыш над озерной водою.

Застрял у родни. Поневоле
Смиряется прыть и отвага.
К тому ж боровка закололи,
Подвешен на крюк, бедолага.

Накормлен. Почитывай книжки.
Воспитывай душу и тело.
Вон бодро бежит тракторишко,
Но зря! Тарахтит не по делу!

Ну, ладно, зима поморозит,
Привычно оттаем с весною.
Трудней одинокой березе,
Стоит – сирота сиротою.

Я сегодня пришлю тебе сны,
Первый снег – он немножечко грустен.
Ты не против, любимая, пусть он
Будет чист до прихода весны?
А потом я пришлю снегопад,
Пусть он празднично в окна стучится!
В нем с тобою еще заблудиться
Был однажды несказанно рад.
Но звезду, что пророчит судьбе
Нашу встречу, подобную чуду,
Ты, прости, присылать я не буду,
Чтоб не сбиться в дороге к тебе.

Вот и приехала. Здравствуй, Алёнушка!
Заговорила, рассыпала смех.
Очень к лицу тебе зимнее солнышко,
Очень идет тебе дымчатый мех.

Как от двери каблучками протопала, –
Всё я приметил, забросив дела,
Даже и то, что рукою неопытной
Не побоялась глаза подвела.

Как с настроеньем они переменчивы,
Воспринимают и радость и грусть.
Вот почему я светло и доверчиво
К ним через все расстоянья тянусь.

Глупостью женской они не пропитаны,
И к пониманью души не глухи.
Вот почему все простые эпитеты
Я для тебя переплавлю в стихи.