Н. Денисов - Под луной

Пойду сегодня к морю,
Там есть, приметил я,
Отверстие в заборе,
Уютная скамья.

Шашлык там – рубль штука,
Приносит друг-кацо.
Есть столик из бамбука
И легкое винцо.

Там, знаю, в перепонки
Бьет музыка не столь.
Там я встречал девчонку
По имени Ассоль.

Мне б объясниться с нею,
Сказать, в конце концов,
Что не дождется Грэя,
Рассветных парусов.

Мечтою – алым цветом
И нынче мир един.
Но, жаль, ушли корветы,
Не видно бригантин.

Ушли в века и сказку,
Исчезли навсегда.
Не с парусной оснасткой
Заходят в порт суда.

На пирсе, при «параде»,
Гуляют морячки,
На древний берег глядя
Сквозь темные очки.

В рекламах берег блещет,
В неоновом дыму.
И голос мой зловещий
Так горек самому.

Прощаюсь с любимыми,
Не бесконечны
Остатние чувства,
Весна... соловьи,
И клятвы горячие
В верности вечной
Назад возвращаю.
Верните мои!

Прощаюсь с любимыми
И очевидцы
Недобро отметили:
Голос дрожит.
Я скрою от всех,
Что любимым за тридцать,
Бальзаковский возраст
Уже пережит.

Я все возвращаю:
И нежность, и святость,
Атласную кожу
И девичью грудь,
Походку и стан,
Да и плеч угловатость –
Домашним мужьям,
Ну а я – как-нибудь.

Прощайте!
Вы были горды, но и слабы.
Прощайте!
Закат озарил этажи.
Страшнее прощаться,
Когда б просто – бабы,
Случайные встречи
И – горечь души.

Прощаюсь с любимыми,
Сердце устало,
Нет прежнего пламени.
Пепел. Зола.
Вчера разминулся с одной,
Не узнала...
Сама не узнала!
Прошла.

Не печатайте стихов?
Не печатайте!
Ну так пару «пузырьков»
Распечатайте!
Обещаю не дурить,
Не диканиться,
Буду Суслова любить,
Пельше кляняться.
Пусть немножко за глаза
И потреплемся.
Наливайте, выпьем за
Маркса-Энгельса!
За родное бытиё,
Нежность Светкину,
Иль за эту... как её...
Клару Цеткину!

Сваи бьют.
В фантазиях блистая,
Вырастает улица... пустая.

Да! На ней еще ни этажей,
Ни за перекрестком поворота,
В зеркала бульдозерных ножей
Перед смертью смотрится болото.

Резвый кран. Строителей балок.
И заложник общих пертурбаций –
Чуть живой березовый колок –
На обрыве рва коммуникаций.

Всмотритесь: бесов легион!
Кто чуток к жизни, смотрит в оба:
Со всех сторон, из всех времен
Ползут на Русь корысть и злоба.
Сейчас бы шашку да коня,
Душа бунтует, а не ропщет.
Но, глянь, уж вычислил меня
В своей щели перестраховщик.
Дрожите, стражники мои!
Предвидел вас и знаю цену.
Но не клинком, огнем любви
Пока стремлюсь изжечь измену.
На всякий случай – хвост трубой.
Держу воинственную позу!
Но бес коварен, он – любой...
Восплачут русские березы.

И ни к чему б, а вот застрял на рынке –
Но жизнь и здесь щедра и глубока!
Торговок смех, петуший крик, подсвинки –
Пыхтят по клеткам, как окорока.

В ряду торговли рыбою – с нахрапом
Простой безмен свершает чудеса.
Но наш народ грибной волнует запах:
«Ну как там нынче – местные леса?..»

Цветет бутыль брусничного сиропа,
Стучат весы заезжих молодцов.
И царский дух, убойный дух укропа,
Стоит, как смерч, над кадкой огурцов.

На южный фрукт хоть вешай аксельбанты,
Румяней нет, не встретишь на веку!
И я пока от крика: «Спекулянты!»
Оберегаю хрупкую строку.

Терпи, браток. В бутылку лезть нелепо!
Зашел с хвоста и в очереди стой.
Вон и дедок – живой свидетель НЭПа! –
Продал метлу – товар неходовой.

Со знаньем дела целится к «резине»,
Приобретает, гладит по усам.
Он едет с рынка в собственной машине,
И я в троллейбус вдавливаюсь сам.

Приземлён, но полон силы,
Он стоит уж двести лет.
Ставил дом не дед Ермила,
А, считай, евонный дед!

Человек он был толковый,
Корневой, зазря не пил,
На корню и лес сосновый,
Не подсоченный, купил!

Получилось не накладно:
Помолясь на древний храм,
Мастеров своих же, ладных
Нанял он и – по рукам!

А вокруг плодились травы,
Украшая лад веков.
И в дому числом немалым
Народилось мужиков!

Старой верою хранимы,
На врагов, на сечи шли,
Возвращались в дом родимый,
Вновь порядок в нем блюли.

Всех будил он спозаранку,
Ладил, гоил, кожи мял.
Коминтерновцы в кожанках
Покушались, устоял.

И сейчас он, тёсом крытый,
В непогоду защищен,
Хоть заплот из бревен сытых
Тощим пряслицем смещён.

То петух в лихом наряде
Будит дом в урочный час,
Да и я – при всем раскладе –
Повздыхать о нем горазд.

Там еще сирень у тына,
Пес Тарзан – добрейший страж,
Мать моя Екатерина,
И Василий – батя наш.

И в округе, обреченный
Все же двигаться вперед,
Так и не обобществленный,
Мой родной народ живет.

На пирамидке фото: взгляд,
Погон, простое звание...

«Где та гармонь, скажи, солдат,
Что ты принес с Германии?
Ты чашу полную испил,
Но все равно припомни-ка!»

И воин вдруг заговорил
Из-под корней шиповника:
«Она, наверно, в той избе,
Где пили в дни победные,
Я завещал гармонь тебе, –
Ремни и планки медные!»

Земля вздохнула: «Так-то, брат!
Идет по кругу солнышко...
Пойди туда, где у оград
Певали мы на брёвнышках.
А мне довольно. И война
Еще болит, уродина.
Но я своё сыграл сполна, –
Мы отстояли Родину!»

И я пошел, где от жары
Хлеба томились чистые.
В селе стучали топоры,
Несло щепой смолистою.
Как раз под новое жилье
Сносили двор с халупою.
И кучу – вечное хламьё –
Разрыли куры глупые.
И вот средь разных черепков,
Тетрадок ученических,
Блеснули пуговки ладов,
Знакомый шрифт готический.
Все той же фирмы «Diamant»,
Что знать необязательно,
Но русской дратвой через кант
Прихваченный старательно.

Плыл день в строительных лесах,
Транзистор чей-то взлягивал.
На перламутровых «басах»
Паук гамак натягивал.
Катилось солнце на закат,
Как день ушел, не ведаю.
Я все шептал: «Прости, солдат!»
И лез за сигаретою.
Один бульдозер-молодец,
Дела свершив, похрапывал.
И теплый дождик-бусенец
Накрапывал, накрапывал...

В гиперборейские туманы
День поздней осени зажат.
Ботвы картофельной лианы,
Набрякнув инеем, лежат.

И дух вчерашний хлебный, ситный
Разрушен зябким ветерком.
Возле калитки след копытный
Блестит игольчатым ледком.

У ближней рощи цвет телесный,
И в перекрестиях окна –
Сминают скромный плат небесный
Чугунно-серые тона.

Еще чуток – с глухим морозом
В тепло запросится телок. Но – чу!
Из кожи лезет проза,
Компилятивный жесткий слог:

«Портретов Брежнева не видно,
И коммунизма нет и нет.
Андропов дорисует, видно,
Печальной Родины портрет».