Дмитрий Быков - Военный переворот (книга стихов)

С какой-то виноватостью усталой
Я все свои грехи переберу.
Я не умру от скромности, пожалуй,
От сдержанности — тоже не умру.
Я также не замалчиваю факта,
Что трезвым не останусь на пиру.
Еще я не умру от чувства такта.
От вежливости — тоже не умру.
От этой горькой истины не прячась,
Я изучаю сам себя на свет.
Я не умру от стольких дивных качеств,
Что, видимо, мне оправданья нет.
Да оправдаться и не стараюсь:
Я умирать пока не собираюсь.

Народ! не дорожи любовию поэта.
Ты сам себе поэт, он сам себе народ.
Не требуй от него всечасного привета,
Хоть за твоим столом он часто ест и пьет.
Поэт! не дорожи призванием эстета.
Когда тебе народ заглядывает в рот
И гимнов требует взамен своих щедрот
Ему презрением не отвечай на это.
Удара твоего страшится индивид,
Когда он сам тебя ударить норовит.
А ежели и впрямь ты вечности заложник,
То что тебе в плевах? Не заплюешь костер.
Я памятник сложил. К нему не зарастет.
Ты мной доволен ли, взыскательный сапожник?

Нет сил моих смотреть на этот свет,
Где жалость, побираясь Бога ради,
Едва бредет под бременем клевет,
А доблесть умоляет о пощаде;
Где вера ждет печального конца
И где надежда созерцает в муке
Расплывшиеся губы подлеца
И скупости трясущиеся руки.
Не станут церемониться со мной,
И жутко мне до дрожи подколенной.
Все рушится, и в темноте земной
Я слышу стон измученной Вселенной
Послал бы все к чертям, когда б не ты:
Ведь без меня тебе придут кранты!

…У него суровый вид и тяжелая рука.
Он стоит себе, стоит у жужжащего станка.
Он — создатель, он творец,
свод небесный на плечах,
В блеске стружечных колец,
словно в солнечных лучах.
Вечен он, богам под стать,
и пускай пройдут века
Он останется стоять у жужжащего станка.
…Он не знает, не следит,
час прошел ли, ночь прошла
Он сидит себе, сидит у рабочего стола.
Он — провидец, он поэт, вся земля в его руках,
Никаких сомнений нет — он останется в веках.
Что ему свинец и медь, если за спиной крыла?
Он останется сидеть у рабочего стола.
…Майским утром золотым
в воздухе звенит струна.
Мы стоим себе, стоим у открытого окна.
Мы ужасно влюблены,
мы глядим на белый свет.
Кроме солнца и весны, ничего на свете нет.
В майском утреннем тепле
мир справляет торжество.
Мы покуда на земле не умеем ничего:
Ни работать у станка, ни чертить и ни ваять
Просто так, в руке рука, рядом у окна стоять.
Замирая, нота "ля" переходит в ноту "си".
Повторится земля, словно глобус на оси.
Поворотится опять, но в любые времена
Мы останемся стоять у открытого окна.

Есть старый дом при выходе с Арбата.
Внизу аптека. Наверху когда-то
Ютился теплый говорливый быт.
Жильцы мирились, ссорились, рожали,
А после, как в поэме Окуджавы,
Разъехались. Наш дом теперь забит.
Он не был нашим в строгом смысле слова.
Мы не искали там борща и крова.
Под протекавшим, в пятнах, потолком
Не вешали сушить белья сырого.
Мы появились там уже потом.
Остались стены с клочьями обоев,
Пустые, как романы без героев.
Густая пыль осела по полам,
На лестницах валялись кучи хлама,
Хоть коридор по-прежнему упрямо
Пересекал квартиру пополам.
В осенних наступающих потемках
Через окно в извилистых потеках
Свет фонаря отбрасывал пятно.
Внутри темнее было, чем снаружи.
Внизу гулял народ, блестели лужи.
Нам нравилось выглядывать в окно.
…Не изменяясь, не переезжая,
В квартирах продолжалась жизнь чужая.
То странный шорох, то внезапный стук
Звучали, как легенды подтвержденье.
По комнатам бродили привиденья.
Чужая жизнь всегда была вокруг.
Невнятно прорисовались лица.
Здесь до сих пор ещё могли храниться
В альбомах — фотографии теней
И письма пожелтевшие — в шкатулке.
Дух нежилья и запах штукатурки
Казались тем яснее, тем грустней.
Мы появлялись там не слишком часто.
Мы проводили там не больше часа.
Чужая жизнь могла свести с ума.
Так не могло бы продолжаться долго,
Но не было у нас другого дома,
А были лишь отдельные дома.
Здесь начиналось то, о чем вначале
Мы суеверно до поры молчали,
Молчали, опасаясь начинать,
Два обитателя отдельных комнат,
Которых врозь встречают, любят, кормят,
Которым негде вместе ночевать.
Что — ночевать! На улицах прохладно,
В кафе — и многолюдно, и накладно,
В подъездах — унизительно до слез…
И, отыскав приют каким-то чудом,
Мы появлялись в доме, обреченном
На пустоту и, может быть, на снов.
Вишневый сад Москвы. Прощай, эпоха!
Шум переезда, сборы, суматоха,
Прощание последнего жильца,
Стекольный звон и комнат одичалость…
Мы начинали там, где все кончалось.
Мы начинали с самого конца.
Как странно раздавались шаг и слово
Среди чужого, некогда жилого
Пространства, в этом холоде пустом!
На каждый звук оглядываясь — кто там?!
Мы двигались по лестничным пролетам
И сами были, словно этот дом:
Жильцы селились и переезжали,
Жильцы чередоваться продолжали,
Прощались благодарно у крыльца
И комнаты, однако, не пустели,
Но как-то перед встречей наши стены
Остались без единого жильца.
Так мы когда-то в месяц наш начальный,
От скверика на площади вокзальной
Пройдя по Бородинскому мосту,
Движеньями, шагами, голосами
Дом населяли заново — и сами
Друг другом заселяли пустоту.
…………………………………………..
Наш дом забит. И в замкнутом пространстве
Чуждая жизнь в извечном постоянстве,
Как прежде, недоступная для глаз,
С сухими голосами и тенями,
Что даже очертанья потеряли,
Сегодня продолжается без нас.
Наш дом забит. Теперь и наши тени
Ступают там на грязные ступени.
Они внутри, а мы остались вне.
По коридорам с их привычным сором,
Нежны, прекрасны, недоступны ссорам,
Они бредут с другими наравне.
Предутренний озноб. Опять светает.
Но поздно, поздно, силы не хватает,
Так получилось, лучше без вранья,
Мы не хотели ничего худого,
Простите нас, нам не построить дома,
Мы возвратимся на круги своя.
…………………………………………..
Надеюсь, что надеяться — не дерзость.
Надеюсь, что не зря ещё надеюсь.
Надеюсь, что весной я прав вдвойне
И не обижу истину, святую,
Предпочитая точке запятую.
Надеюсь, что надеюсь. На дворе
Стоит апрель. За окнами жилища,
Которые недавно стали чище,
Плывет великолепная пора:
Гуляют в пиджаках и в форме школьной.
За окнами летает мяч футбольный.
Разбрызгав водяные веера,
Велосипед по лужам прокатился.
На подоконник голубь опустился.
Бесповоротно кончилась зима.
Приходит время рисовать на партах,
Приходит время целоваться в парках,
Приходит время возводить дома.
Ах, чуть весна — и как-то неуместно
Об этом мире говорить нелестно.
Весну читаешь на любом лице,
В любом словце, в случайном разговоре,
И как-то все милей, и поневоле
Поставишь многоточие в конце.
Поставишь — и поверишь многоточью.
Стоит апрель, и воздух зелен ночью,
И улицы в мерцающий раствор
Погружены, и отражают лужи
Небесный тот же свет и зелень ту же:
Так воздух грузит будущей листвой.
Все исполнимо, все соединимо,
Когда рекою протекает мимо
Прозрачных окон, полуночных стен,
То ль утешая, то ли обещая,
Медлительная музыка ночная
И ничего не требует взамен.