Александр Житинский - Снежная почта

Какая ночь!
И красный свет
В окне замерзнувшего дома,
И затаенная истома,
И облаков прозрачный след.

Шаги прохожих в темноте,
И голос тихий и усталый,
И отраженные кварталы
В холодной северной воде.

А где-то плачут поезда,
Совсем по-детски горько плачут.
И надо мной видит звезда,
Но это ничего не значит…
1966

У нас в деревне дождик проливной
И тучи, как дворняжки, лают с неба.
А я пишу письмо тебе домой,
И на столе лежит осьмушка хлеба.

Бревенчатые стены. Печь. Ухват.
Ты знаешь, он совсем, как настоящий!
И угли из печи в избу глядят,
Как волки из соседней черной чащи.

В трубе гудит, и дым прибит к земле.
Холодный ветер рвет его на части.
Ты хоть сегодня вспомни обо мне,
О горьком и нескладном нашем счастье.

Погасла печь. Зарылся жар в золу.
И завтра будет так же, как сегодня.
В своем иконном золотом углу
Заснул спокойно Николай-угодник.

И дом заснул. И снова ты со мной.
Он был, тот день?
Мне кажется, что не был.
У нас в деревне дождик проливной
И тучи, как дворняжки, лают с неба.
1965

Я плод, который перезрел.
Меня садовник не срывает.
Он совершенно не скрывает,
Что незавиден мой удел.

И я на веточке дрожу,
Болтаюсь меж землей и небом
И в положении нелепом
Весь прошлому принадлежу.

И солнечный веселый взгляд
Ловлю я ослабевшим оком,
В уединении глубоком
Накапливая горький яд.

Никто в заброшенном саду
Не вздрогнет и жалеть не станет,
Когда, бессильный и усталый,
В траву я молча упаду.
1966

Вот и дождался метели.
Все предвещало метель:
Окна в домах запотели,
Снег заплясать захотел,

Ветер кружиться задумал,
За угол вихри замел,
Кромку сугробную сдунул
И домового привел.

Слушай, приятель! За печкой
Завтра бутылки найдут.
Попика с тонкою свечкой
Под руки в избу введут.

Тот совершит отпущенье.
Мелко тряся бородой,
Он окропит помещенье
Снежной святою водой.

Дух домового изгонит,
Душу мою вместе с ним.
Что ж это ветер так стонет?
Снежный качается дым?

Выпьем, старик! До рассвета,
Как до весны, – канитель!
В снежные стороны света
Рвется шальная метель.

1966

Я виноват перед тобой.
Пришли мне в утешенье
Листок бумаги голубой
В день моего рожденья

Пускай ко мне он прилетит
Морозным ясным утром,
Когда на крышах снег блестит
Хрустящим перламутром.

Когда дыхание, клубясь
Коротким разговором,
Плетет невиданную вязь
Игольчатым узором.

Я перечту твои слова
Раз десять, и не сразу
Поймет хмельная голова
Написанную фразу.

Увижу на краю листа
Зачеркнутое слово,
И круговая пустота
Меня охватит снова.

Потом я молча буду ждать,
Когда наступит вечер,
И можно будет зажигать
Рождественские свечи.

Затеят огоньки игру,
Качаясь и мигая,
И будет виться по двору
Метелица сухая.

1966

Давай простимся со старым годом
И примиримся с его уходом.

И дождь, и листья давай забудем
И убиваться по ним не будем.

Давай простимся с тем днем печальным,
Таким далеким, таким случайным.

С тем днем, в который не возвратимся,
Давай простимся, давай простимся.

1965

Милые, добрые люди
Носят тазы и бокалы.
Пыль оседает на груде
Старых газет и журналов.

Бабушкина чернобурка
Прочно выходит из моды.
Валится вниз штукатурка
После дождливой погоды.

Жирные синие мухи
Сонно сидят на картине.
Ходят упорные слухи
В старой прокисшей квартире.

Кто-то уехал в Сухуми,
Кто-то в субботу напился,
Кто-то давно уже умер,
Кто-то еще не родился.

1966

Серый дождик с неба хлещет.
Он хронически простужен.
Оловянным блеском блещут
Лужи.

И просвета не видать
На унылом горизонте.
Хорошо бы мне достать
Зонтик.

Разноцветный, озорной,
Отгоняющий ненастье,
Чтоб раскрылось надо мной
Счастье.

Чтоб в тугие перепонки,
Выгнутые, словно сабли,
Бились, веселы и звонки,
Капли.

1966

Что ты бродишь, Старый Осип,
По обочинам дорог?
Снова пьяный? – дома спросят
И не пустят на порог.

Презирающий законы,
Расскажи-ка мне опять,
Как ты пил одеколоны
И глотал денатурат.

На тебя смотрю я сонно,
Я тебе не конкурент.
Что поделать, все законно,—
Я гнилой интеллигент.

Я на Севере не плавал,
Не видал барачных стен,
Над судьбой своей не плакал
И себе не резал вен.

Для меня все это внове,
Я не знаю ни черта!
Или, может, группа крови
У меня совсем не та?

Ты пойми меня, как надо.
Видно, каждому свое.
Свой закон, своя отрада
И свое житье-бытье.

Ну, прощай, бродяга старый,
Мой счастливый антипод!
Что с тобою завтра станет?
Что со мной произойдет?

Расстаемся – остаемся
Каждый на своем пути.
Верно, сами разберемся,
Как нам быть, куда идти.

1966

Синий пароходик
С красной полосой,
На ходу урчащий,
Словно пылесос.

Дым, как звон часовни,
Тает над водой.
Ходит пароходик,
Точно заводной.

Никаких волнений,
Никаких забот,
Не понять, что скоро
Кончится завод.

Как малыш беспечен!
Тихая река
Станет ложем вечным
Завтра… Но пока

По весенней Сене!
Бегает босой!
Синий пароходик!
С красной полосой!

1964

Мне сегодня весело.
В зоопарке тесно.
Хохочу над хоботом
Серого слона.

И этюды Гнесина
Грамотно и пресно
Пианисты-роботы
Шпарят из окна.

На чугунной клетке
Надпись «обезьяна».
И толпа смеется:
Зверь танцует твист.

Воробей на ветке
Перья чистит рьяно,
А к нему крадется
Кот-рецидивист.

Выхожу из парка.
На окошках шторы.
Велосипедисты
Бешено летят.

Завтра будет жарко.
Заперев запоры,
Дома пианисты
Безмятежно спят.

1966

Ах, черт!
Поди-ка, что за шутка?
Смотри, ты видишь, видишь, там
Гуляет жареная утка
По телеграфным проводам.

Смотри, она еще дымится,
Румяной корочкой хрустит,
И, аппетитное на вид,
Крыло на солнце золотится.

Но кто позволил?
Почему
Там не душа парит, а тело?
Царит промасленный Отелло
В горячем кухонном дыму.

Он говорит:
– Сегодня пир.
Духовной пищи жаждет мир.
С душою поменявшись, тело
На небеса лететь хотело,
Но не смогло и ходит там
По телеграфным проводам.

1966

Чего я стою? Сколько дважды два?
Четыре – отвечают. Я старею.
Уже за мной недобрая молва
Торопится, вытягивая шею.

Опомнишься в квартире городской,
В чужом пиру – и темном, и невнятном,
Где свечи обливаются тоской
И на паркете оставляют пятна.

Опомнишься – великой тесноты
Не пережить в полуметровом свете,
И обречен бессмертию не ты,
А бронзовый подсвечник на буфете.

1966

По белому свету шатался
Один пожилой армянин.
Он грамоты где-то набрался
И жил совершенно один.

Жены не имел он и дочки,
Жилья не имел и стола,
Лишь книга на желтых листочках
При нем постоянно была.

Читал он старинную книгу
В гостиничном чахлом дыму,
И гор обнаженные сдвиги
В душе рисовались ему.

Потом он вставал на колени,
Вздыхая от старости лет,
И Бога просил избавленья
От внешних и внутренних бед.

В конце прибавлял он привычно,
Одними губами шепча:
«Пошли землякам горемычным
Покой от огня и меча».

И вновь у подножия храма
В какой-то сторонке глухой
Твердил он в молитве упрямо:
«Пошли горемычным покой».

Он умер, а книга осталась.
Ее под рубахой нашли.
Она армянину досталась,
Не знавшему отчей земли.

И слово родное по буквам
С трудом разобрал армянин,
И горло наполнилось звуком
Гортанных высот и низин.

Тем словом старинным согретый,
Он бросил свой угол и стол
И с книгой по белому свету
Искать свое счастье пошел.

1965