Владимир Гандельсман - Новые рифмы (стихи)
две ростральные зажгли
факелы ладьи, Екатерины
ферзь шел над своею свитой, в тигле
фонаря зимы сотворены
белые кружились в черном,
инженер спешил домой,
в одиночестве стоял ночном
голый на доске король Дворцовой,
жертва неоправданна была,
или все сложилось, как та книжка,
где фигуры на ночь улеглись, где их прибило
намертво друг к другу, нежно,
и никто не в проигрыше, разве
ты не замирал в Таврическом саду,
в лужах стоя, Лужин, где развеян
и растаян прах зимы, тебя зовут, иду, иду
30 декабря 2000
* * *
Да, да, да, Музиль, любить и убивать,
с мухами-людьми все ясно,
(там, где ты, не следует бывать),
а теперь взрывай словарь прекрасно.
Речь и мысль (гора и мышь, Музиль!)
слишком дорогой ценой даются,
ненависти в норах не развязан узел,
затянулся, в нем темно без солнца.
Ах, ты говоришь, они родятся
в этих норах? Говоришь - "духовность"?
Над низиной все высоколобый длится
чистый опыт Альп, его верховность.
Что ж, взрывай словарь! И к чернозему
(губок алых и чулок ажурных
для чего от чернозема хочешь?), к злому,
свежему ты подхоронен, Ульрих.
Точный ум, боюсь, итог твой вздорен!
Вечную ли душу извлекать бесславно,
как из минус единицы - корень?
Мнимость совершенно явна.
31 декабря 2000
Набросок
Какие предместья глухие
встают из трухи!
Так трогают только плохие
внезапно стихи.
Проездом увидишь квартиры,
так чья-то навзрыд
душа неумелая в дыры
стиха говорит.
Но разве воздастся усердью
пустому ее?
Как искренне трачено смертью
твое бытие!
Завалишься, как за подкладку,
в домашнюю тишь
и времени мертвую хватку
под утро заспишь.
26 января 2001
Сквозь туннель
Как, единственная,
я тебя избывал,
жизнь истинная,
от себя избавлял,
чтобы и ты не особенно
привыкла ко мне.
Не просил согбенно,
себя не помня:
будь со мной. Дремля,
спал. Или шел, идя.
Поезд в землю
с земляного покрытья
уносил. Вот место
земли и неба,
где ты всегда есть то,
что не может не быть,
ты внезапный стог
света, ты моя
прошив тьмы сгусток
жизнь истинная.
20 февраля 2001
Ночной экспромт
Морось цеха серебристого.
Что-то вроде наваждения:
воздух крестится неистово
в каждой точке нахождения.
А вернее: точка крестится
и мерцает, богомольная.
В прах рассыпанная лестница,
неба фабрика стекольная.
Над кустом ли звезд кустарная
вот - работа, чтоб он рос, поди.
Или пыль висит словарная,
чтоб сгуститься в слово, Господи.
26 февраля 2001
Театр
Свет убывает, в темноте
поднимут занавес,
дохнет со сцены - я секунды те,
сырым холстом, прохладой, - о, я помню весь.
Макарова: "Светает... Ах!"
и пухленько бежит к часам, - "седьмый,
осьмый, девятый", и ленивый вздох
Дорониной, дородной ведьмы,
в кулисах, дышит и вздымает грудь.
Их простодушное притворство,
их обезьянничанье. Взять бы в прутья
створ сцены, створ
вдруг освещен, театр, театр,
от слова "бельетаж" идет сиянье,
вращающийся круг, к вам Александр
Андреич Юрский, на Фонтанке таянье
и синеватый и служебный свет,
экзаменационный воздух.
Где ж лучше? Где нас нет.
Нас двух автобус двадцать пятый вез, о, вез двух,
мы в темном уголке, вы помните? вздрогнем
у батарей в парадной,
когда проезжих фар окатит нас огнем
и перспективою обратной.
Гонись за временем, гонись,
дверь скрипнет, ветерок скользнет, и
за ним Лавров с бумагами-с,
и фиолетовые фортепьяно с флейтой ноты
захлопнуты. Его ли предпочтешь на выпускном балу,
созвездье ли маневров и мазурки?
Театр, о, монологи с пылу,
бинокли, жестяные номерки,
Стржельчик жив еще, внутри фамильи
своей весь в мыле проскоча,
бежит ли вдоль Фонтанки, "нон лашьяр ми..." ли
поет, театр, сверкают очи,
он пьян, он диссидент, вон, вон
из Ленинграда, в Ленинграде
спектакль закончен, мост безумный разведен.
Вы раде?
Я призван этот клад зарыть,
точнее, молвить слово
во имя слова: ах, что станут говорить
Карнович-Валуа и Призван-Соколова?
3 марта 2001
1. В стихотворении упоминаются фамилии актеров, игравших в знаменитом "Горе от ума" Г. А. Товстоногова.
2. Цитаты, данные в основном без кавычек, соответствуют грибоедовской орфографии.
Гольдберг. Вариации
(1955 год)
1.
Гольдберг, Гольдберг,
гололед
в Ленинграде, колкий - сколь бег
на коньках хорош! народ
лю-ли, лю-ли, ла-ли, ла-ли
валит, колкий снег, вперед.
Гольдберг мимо инженерит
всех решеток, марш побед,
пара пяток, двери пара,
фары, фонари, нефрит
улиц хвойного базара,
парапет.
Блеск витрины, коньяки леском
и ликеры, зырк, и сверк, и зырк,
апельсины в Елисеевском
покупает Гольдберг, Гольдберг
будет жизни цирк
вскачь и впрок.
К животу он прижимает куль
и летит, дугою выгнув нос,
а двуколка скул,
а на повороте вынос,
Гольдберг, коверкот, каракуль,
коверкот, каракуль, драп.
Сколько кувырков и сколько
жизни тем, кому легка.
Пусть в прихожей Гольдберг - колкий
тает снег - споткнется-ка:
катятся цитрусовые из кулька,
Гольдберг смеется, смерть далека.
19 марта 2001
* * *
Выгуливай, бессмыслица, собачку,
изнеженности пестуй шерстку,
великохлебных крошек я заначку
подброшу в воздух горстку.
И вдруг из-за угла с китайской чашей
навстречу выйдут мне И-Дзя и Дзон-Це,
и превосходной степени в ярчайшей
витрине разгорится солнце.
20 марта 2001
Моментальный снимок
Движенье выходов моих приятных
на улицу мне доставляет радость,
людей чуть выпуклых и непонятных
движенью моему обратность,
и в целом: эта невозбранность.
На срезе воздуха автомобилей пестрых
в зрачке несутся карусели,
то вижу их, то думаю о сестрах,
то пью в кафе дымящееся зелье.
О, совести неугрызенья!
Поверхностность бежит дымком над кофе,
как худенький и бородатый,
главу посыпав пеплом философий,
безумец, библиотеки оратай
и жертва этих многострофий.
Забудь свою забывчивость, цветенье,
в мельканье чашечек коленных
детей я вижу поведенье
и свет их лиц осуществленных.
О, наших счетов несведенье!
Смотри, пока не глух, пока не слеп я,
смотри, смотри, пока не уязвим, но
неуязвим и слитен всею крепью,
пока стою, забыв Тебя взаимно,
предавшись своему великолепью.
18 апреля 2001
* * *
Боже праведный, голубь смертельный,
ты болеешь собой у метро,
сизый, все еще цельный.
Смерть, как это старо!
Ты глядишь на обшарпанный кузов
мимоезжего грузовика
и на гору арбузов.
Пить бы мякоть века.
Воздух. Жар. Жернова.
В этом белом каленье
изнутри тебе cмерть столь нова,
сколь немыслимо в ней обновленье.
Или чувство твое
новизны так огромно,
чтоб принять ее в силу ее,
Боже горестный, голубь бездомный?
29 июня 2001
* * *
В кружевах ли настольный ветвей
теннис жизни начала твоей,
дом ли за городом в пятнистом
тенелиствии чистом,
и шныряние мячика, перед сном еще
целлулоидный замелькает в глазах,
под прикрытыми веками помнящий
ярко-красной ракетки замах,
загорится огнем виноделия
облаков на закате гряда,
сон божественный, ни сновидения
не пустивший в свои погреба.
Мир дарованный пуст.
Без распущенности высоких чувств.
Ни о чем еще не помыслить.
Ни единого слова не вызлить.
2 июля 2001
Пролистывая книгу
Вдоль холода реки - там простыня
дубеет на ветру, прищепок птицы,
в небесной солнце каменное сини,
и безоконные домов торцы,
то воздуха гранитный памятник,
и магазина огурцы и сельдь,
то выпуклый на человеке ватник,
и в пункт полуподвальный очередь,
и каждый Божий миг рассвет и казнь,
сплошное фото серых вспышек,
и нелегальной жизни искус,
кружки и типографский запашок,
вдоль холода реки - там стыд парадных
прикрыт дверей прихлопом, "пропади
ты пропадом!" кричат в родных
краях, не уступив ни пяди
жилплощади, то из тюрьмы на звук
взлетит Трезини, ангелом трубя,
собор в оборках, первоклассник азбук,
закладки улученный миг тебя.
7 июля 2001
ЦПКиО
Алене и Льву Рейтблат
ЦПКиО, втоскуюсь в звук, в цепочку
кто - Кио? Куни? - крутят диски цифр
в цепочку звука, в крошечную почву
консервной рыболовства банки "сайр"
(мерещь себя, черемуха, впотьмах,
сирень, дворы собой переслади,
жизнь - это Бог, в растительных сетях
