Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х томах. Т. II

Неплодородный и кремнистый кряж!
Напрасен труд, суровый и упорный.
Насильственный оратай я и страж
Земли — я знал, что погибают зерна.

Ветра и зной взвевали серый прах.
Мой негостеприимный край бежали
Стада и табуны, и лишь репейник чах;
Огонь и дымы воздух угнетали.

Но он прошел, бесспорен и могуч,
Твоей любви великолепный ливень —
Огромным счастием огромных туч;
И край зацвел, тяжелый и счастливый.

И глядя на пасущихся овец,
И на цветы, и на большие травы,
Я знал, что я отныне, Бог Отец,
Тебе, как пахарю, достойно равен.

Был неуклюж рассвет. Он долго шарил
В кустах, средь серых ребер бурелома,
И мне казалось, — он меня состарил,
Как будто старость мне была знакома.

С бесформенным и вялым небосклоном
Не совладав и отступить не смея,
Рассвет огнем мучительным и сонным
Напрасно бился, будто цепенея.

Но в этот час тяжелого рожденья
Внезапно вышли и пошли на приступ,
Навстречу дню — чириканьем и пеньем
Мильоны птиц — неудержимым свистом.

Преображен блаженным звоном воздух!
Вкушая благовест земной природы,
Рассвет рукой прикрыл большие звезды
И вытер пятна ночи с небосвода.

В молчание, как в воду, погрузясь,
Плывет и кренится корабль тяжелый слова.
Вода бежит, невольно раздвоясь
И за кормой смыкаясь снова.

Как медленно мутнеет голова!
Годами муза ждет, но корабельный остов
Двойная окружила синева,
И все по-прежнему — необитаем остров.

Безветренный и безмятежный день!
Горстями пью благословенное безделье,
И не ложится голубая тень
Стихов — над лирной колыбелью.

На палубе — смолистый дух сосны
И голубые хлопья воздуха и света.
Как стаи рыб, ныряют в волнах сны,
И проплывает в нежной глубине комета.

«Плачь, муза, плачь!» Бесплоден мирный зной,
И ветер спит и видит сны, и в тишине лазурной
В разладе он с эоловой струной
И с песней творческой и бурной.

Оцепенение, его, увы,
Не выразишь, не вытеснишь словами.
Оно уставилось в меня глазами,
Как будто полнолунными, — совы.

И полусон не смея опрокинуть,
Напрасно хочет исполинский слух
Внять бормотанию глухих старух
И этот мир, и эту жизнь — покинуть.

На утомленном облаками небе,
Как будто тяжесть вправду велика,
Холодная, вечерняя рука
Рисует острый, пятипалый гребень, —

И черные вонзаются лучи
В растрепанные волосы и тучи,
И ночь спешат принесть на всякий случай
От века расторопные ткачи.
…………………………………..

Иных по вечерам смущает совесть —
Они молчат, но в мерзкой тишине
Сама собой, в самодержавном сне,
Развертывается ночная повесть.

Не трогай ночь — на что тебе
Привычной правды разрушенье?
Гляди, она в самой себе
Давно нашла осуществленье.

И если в расщепленный мрак
Чужая истина ворвется,
Не выдержав, умрет маяк
И обреченный не проснется.

Храни, мой друг, бесценный дар,
Бесценной слепоты молчанье, —
Когда-нибудь иной пожар
Сожжет твое существованье.

Опустошаясь до самого дна, до отчаянья,
Так вот — до капли, до самой последней,
Облаком — вверх, где безмерно молчание,
Где лишь рукою подать до вселенной соседней —

Господи, там —

Снова, и мучась и маясь огромной разлукою,
Снова к планете бесцельно любимой,
Снова стремиться и с новою мукой
Душу вернуть в этот мир, для нее нестерпимый.

Что ропщешь ты, душа моя,
И рвешься и дрожишь в тенетах?

Струя густая бытия
Накапливалась в звездных сотах:
Гудел не даром гордый рой,
Пчелиный труд венчая славой, —
Стекает темный мед струей,
Торжественной и величавой.

А ты все в той же суете сует,
Все в том же теле неудобном, —

Уже сияет странный свет,
Жизнь кончилась на месте лобном.
И отрешаясь и стыдясь
Математического счастья,
Как бы внезапно раздвоясь,
Вселенная раскрылась настежь,
И в хаосе, и в мраке, и в цветах
Мне смерть поет о новой жизни,

А ты, душа, ты только прах
Тебя отвергнувшей отчизны.

Жизнь, как вода, сквозь лед струится
И смертью дышит человек, —
Тяжелый, вскормленный волчицей
И все ж — высоколобый век.

Сквозь ледяную безнадежность,
Сквозь глыбы воздуха, сквозь сон
Нам открывается возможность
Родной покинуть небосклон.

И мы на рубеже вселенной,
На стыке двух эпох — сквозь смерть —
Вдыхаем свет иноплеменный
И видим ангельскую твердь.

Так осенью из мертвой бездны
Живая падает звезда
И, отсияв во мгле железной,
Вновь пропадает без следа.

Да, не дает мне покоя
Лампа, зажженная мной.
Вечером снова нас двое,
Сердце, мой недруг, с тобой.

Снова два страшно унылых,
Страшно бесцельных огня. —
Кто по ночам побудил их
Жить в ожидании дня?

Жжет двуязыкое пламя.
Испепеленная мгла
Снова простерла над нами
В небе два смертных крыла.

Охапка хвороста сгорит дотла,
Вновь зарубцуется, срастется мгла.

Над плоским миром непотребный сон
В развернутый упрется небосклон.

Мы будем спать и спать, и только спать,
Без сновидений сон — какая благодать!

Но задушевный огнь еще горит,
Еще нам наша жизнь, пеняя, мстит,

Прозрачных искр воздушный фейерверк
Еще не вовсе в темноте померк.

Промышленной мечте наперекор
Еще горит возлюбленный костер.

Переступив за жизнь, за край природы,
Разъединясь с землей,
В суровый край твоей свободы
Вступая, Боже мой,
Душа, еще разъятая, томима
Всей суетой сует,
Над нею веют крылья серафима
И поглощают свет.
И дымно-нежным веяньем объята,
Она дрожит, звеня,
И вверх, к Тебе, по плоскости покатой
Она влечет меня,
И я, еще живой, вступаю
В горящие поля
И медленно иду по огненному краю,
По острию огня,
Еще храня избыток смертной страсти,
Еще, как зверь, дыша,
Пока не прорастет высоким счастьем —
Звездой — моя душа.

Отверженным созданьем Бога
По краю розы — гусеницей — мне
Ползти, пока мое немного
Не успокоится в просторном сне.

В тенетах шелковых волокон
Умрет, как человек, и вновь, скорбя,
Найдет мой безобразный кокон
Сквозь смерть — преображенного себя.

И над уродом окрыленным,
Тесня сиянье семиструнных лир,
Восстанет облаком зеленым
Все тот же плоский гусеничный мир.