Владимир Маяковский - Том 9. Стихотворения 1928

Славлю,
      от восторга воя,
дядю
    ЭМЭСПЭО я.
Видит дядя:
       вузовцы
в голод
   знанием грузятся.
На голодных вузов глядя,
вдрызг
   расчувствовался дядя.
Говорит,
       глаза коряча:
«Вот вам —
        завтрак разгорячий
Черноморских
      устриц с писком
заедайте
      супом-биском.
Ешьте,
   если к дичи падки,
на жаркое
    куропатки.
Рыбку ели?
    Ах, не ели?
Вот
 на третье вам —
         форели.
А на сладкое
        же
жрите
   это бламанже.
Не забудете
       века
завтрак
   на два червяка*!»
Что ж,
   я дядю не виню:
он
 привык к таким меню.
Только
   что-то
      вузовцы
не едят,
   конфузятся.
«Что приуныли?
       Бокалы не пените?!
Жир куропатки
         шампанским полей!»
«Добрый дядя,
         у нас
         стипендий
только всего —
         25 рублей!»
Ты расскажи,
      ЭМЭСПЭО, нам,
чтобы зажить
      с комсомолом в ладах,
много ль
       таких
         расцветает пионом
в расканцелярских
          ваших садах?
Опустили бы,
      мечтатели,
             головки
с поднебесий
      на вонючие столовки.

Из снегового,
      слепящего лоска,
из перепутанных
        сучьев
           и хвои —
встает
   внезапно
          домами Свердловска
новый город:
      работник и воин.
Под Екатеринбургом
         рыли каратики,
вгрызались
     в мерзлые
         породы и ру́ды —
чтоб на грудях
      коронованной Катьки
переливались
      изумруды.
У штолен
     в боках
корпели,
      пока —
Октябрь
   из шахт
          на улицы ринул,
и…
  разослала
      октябрьская ломка
к чертям
      орлов Екатерины
и к богу —
     Екатерины
            потомка.
И грабя
   и испепеляя,
орда растакая-то
прошла
   по городу,
        войну волоча.
Порол Пепеляев*.
Свирепствовал Га́йда*.
Орлом
   клевался
         верховный Колчак*.
Потухло
      и пожаров пламя,
и лишь,
   от него
      как будто ожог,
сегодня
   горит —
        временам на память —
в свердловском небе
         красный флажок.
Под ним
      с простора
            от снега светлого
встает
   новоро́жденный
             город Све́рдлова.
Полунебоскребы
        лесами по́днял,
чтоб в электричестве
         мыть вечера́,
а рядом —
     гриб,
          дыра,
         преисподняя,
как будто
       у города
        нету
            «сегодня»,
а только —
     «завтра»
           и «вчера».
В санях
   промежду
        бирж и трестов
свисти
   во весь
      широченный проспект.
И…
  заколдованное место:
вдруг
      проспект
         обрывает разбег.
Просыпали
        в ночь
        расчернее могилы
звезды-табачишко
        из неба кисета.
И грудью
       топок
         дышут Тагилы,
да трубки
        заводов
        курят в Исети.
У этого
   города
      нету традиций,
бульвара,
       дворца,
        фонтана и неги.
У нас
      на глазах
         городище родится
из воли
   Урала,
      труда
             и энергии!

Я пролетарий.
      Объясняться лишне.
Жил,
    как мать произвела, родив.
И вот мне
    квартиру
           дает жилищный,
мой,
 рабочий,
      кооператив.
Во — ширина!
      Высота — во!
Проветрена,
       освещена
         и согрета.
Все хорошо.
       Но больше всего
мне
 понравилось —
           это:
это
 белее лунного света,
удобней,
      чем земля обетованная,
это —
   да что говорить об этом,
это —
   ванная.
Вода в кране —
холодная крайне.
Кран
    другой
не тронешь рукой.
Можешь
      холодной
       мыть хохол,
горячей —
    пот пор.
На кране
      одном
         написано:
             «Хол.»,
на кране другом —
          «Гор.».
Придешь усталый,
       вешаться хочется.
Ни щи не радуют,
       ни чая клокотанье.
А чайкой поплещешься —
             и мертвый расхохочется
от этого
   плещущего щекотания.
Как будто
        пришел
       к социализму в гости,
от удовольствия —
          захватывает дых.
Брюки на крюк,
         блузу на гвоздик,
мыло в руку
       и…
      бултых!
Сядешь
   и моешься
       долго, долго.
Словом,
      сидишь,
           пока охота.
Просто
   в комнате
       лето и Волга —
только что нету
         рыб и пароходов.
Хоть грязь
    на тебе
       десятилетнего стажа,
с тебя
     корою с дерева,
чуть не лыком,
      сходит сажа,
смывается, стерва.
И уж распаришься,
          разжаришься уж!
Тут —
   вертай ручки:
и каплет
      прохладный
         дождик-душ
из дырчатой
       железной тучки.
Ну ж и ласковость в этом душе!
Тебя
 никакой
        не возьмет упадок:
погладит волосы,
       потреплет уши
и течет
   по желобу
       промежду лопаток.
Воду
    стираешь
      с мокрого тельца
полотенцем,
        как зверь, мохнатым.
Чтобы суше пяткам —
            пол
              стелется,
извиняюсь за выражение,
             пробковым матом.
Себя разглядевши
       в зеркало вправленное,
в рубаху
      в чистую —
         влазь.
Влажу и думаю:
         — Очень правильная
эта,
 наша,
       советская власть.