Нелли Закс - Звездное затмение
И человек в момент вполне безвинного страдания обретает трогательное и возвышающее сходство с животным — печать жертвенности. Еврейский мальчик Эли из одноименной драмы убит немецким солдатом в миг, когда он дует в дудочку, закидывая голову назад:
как олени, как лани
перед тем, как из родника напиться.
О гибели «мертвого жениха» Нелли Закс размышляет так: перед тем как его убить, с его ног сорвали обувь, которая была сделана из кожи теленка, некогда живой, потом освежеванной, выделанной, продубленной, так что его агония повторила агонию теленка и слилась с ней.
Но телячья кожа,
которую лизал когда-то
теплый материнский язык коровы,
прежде чем ее содрали, —
ее содрали еще раз
с твоих ног —
о мой любимый!
Для того чтобы с такой сосредоточенной пристальностью смотреть на катастрофу, болезненно и безжалостно задевшую человека в самой писательнице, чтобы настолько отрешиться от жалости к себе самой и увидеть все в перспективе даже не всечеловеческой, а всеприродной, космической солидарности страждущих, нужна немалая душевная сила. У Нелли Закс, столь беспомощной в жизни, этой особой силы, просыпающейся как раз в слабейшем, было в избытке; и ее поэзия, очень страдательная и жертвенная, менее всего неврастенична. Выражение силы — великодушие. Дело никогда не сводилось для нее к самодовольно-своекорыстной, хотя бы и оправданной обстоятельствами жалобе: вот что «они» делают с «нами» (скажем, «немцы» — с «евреями», или соответственно «мещане» — с «поэтами» и тому подобное). Речь идет о другом, речь идет о сути: вот что делают с человеком исказившие в себе назначение человека. Вспомним образ рук, созданных для щедрости и служащих скаредному ремеслу убийства.
По весьма понятным причинам Нелли Закс начала в годы гитлеризма проявлять интерес к традициям еврейской старины, до тех пор ей чуждым и малознакомым. Не она сама настаивала на своем «иудействе» — о нем напоминал нацистский режим, и ей оставалось не отрекаться от живых и мертвых товарищей по несчастью. Она открыла для себя «Рассказы о хасидах» Мартина Бубера, откуда черпала идеализированные образы веселого и по-народному глубокомысленного еврейского сектантства XVIII в., ссорившегося с сухой талмудической ортодоксией. Хасиды представлялись ей еврейскими собратьями давно любимого ею Франциска Ассизского, «беднячка» и «скомороха Господнего» из легенд христианского средневековья. Она читала мистический трактат «Зогар», возникший в XIII в. в еврейских кругах Андалузии, и видела в нем параллель темным и дерзновенным сочинениям Якоба Бёме, немецкого башмачника XVI–XVII вв., которые тоже с юности входили в ее круг чтения. Отыскиваемый ею выход из безвыходности «тайного равновесия», обрекающего невинность на гибель, — это мистический выход. Она хочет увидеть и принять самое обреченность как «благодать», как соучастие в космической жертве.
…Ты сеешь себя с каждым зерном секунды
в ниву отчаянья.
Из мертвых восстанья
твоих невидимых весен
окунуты в слезы.
Небо полюбило о тебя
разбиваться.
Ты стоишь в благодати.
Поэзия Нелли Закс не хочет разжалобить, но она хочет быть расслышанной в своем человеческом смысле, она домогается и требует этого. Однако отчаяние писательницы так велико, что она не надеется, что ее расслышат люди. Отзывчивости, соразмерной масштабам беды, она ждет только от Б-га, притом от такого Б-га, каким его мыслили любимые ею мистические авторы старых времен, от таинственной глубины всех вещей, страждущей со всяким и во всяком, кому выпал жертвенный удел. В такой перспективе беда — это не просто беда, но и единственный шанс с необходимостью докричаться до Б-га (как докричался до Него праведный спорщик Иов); катастрофа, вызвавшая поэтический реквием к жизни, и сам этот реквием сливаются в одно окликание. Отсюда значение, которое получает у Нелли Закс символ шофара — ветхозаветного ритуального рога, в который изо всех сил трубят, чтобы Б-г услышал. В него трубили и в Иерусалимском храме, пока храм этот не был сожжен легионерами Рима в 70-м году; известно, что храмовые священники в часы последнего штурма и пожара до последней минуты продолжали свое служение. Шофар, продолжающий звучать среди гибели и над гибелью, превращающий гибель в тайну «расслышанности», — вот чем хотела бы стать поэзия Нелли Закс…
Наконец-то, наконец в издательстве «Ной» выходит книга переводов, подготовленных Владимиром Микушевичем — как это выговорить? — еще в 60-е годы. По «обстоятельствам», которые тогда казались дошлым и практичным людям само собой разумеющимися, а сейчас представляются неправдоподобной байкой, издание, уже включенное в планы, выбросили из этих планов ввиду… разрыва в 1967 году дипломатических отношений с Израилем. То был несусветный срам, лежавший на нас всех. Слава Б-гу, что он хотя бы теперь будет избыт.
*** (О печные трубы…)
О печные трубы
Над жилищами смерти, хитроумно изобретенными
Когда тело Израиля шло дымом
Сквозь воздух,
Вместо трубочиста звезда приняла его
И почернела.
Или это был солнечный луч?
О печные трубы!
Пути на свободу для праха Иова и Иеремии —
Кто изобрел вас, кто сложил за камнем камень
Путь беглецов из дыма?
О жилища смерти,
Радушно воздвигнутые
Для хозяина дома, который прежде был гостем!
О пальцы,
Входной порог положившие,
Как нож между жизнью и смертью!
О печные трубы!
О пальцы!
И тело Израиля дымом сквозь воздух!
*** (О ночь плачущих детей…)
О ночь плачущих детей!
Ночь клейменных смертью детей!
Нет больше доступа сну.
Жуткие няньки
Матерей заменили.
Смертью стращают их вытянутые руки,
Сеют смерть в стенах и в балках.
Всюду шевелятся выводки в гнездах ужаса,
Страх сосут малыши вместо материнского молока.
Вчера еще мать навлекала
Белым месяцем сон,
Кукла с румянцем, потускневшим от поцелуев,
В одной руке,
Набивной зверек, любимый
И от этого живой
В другой руке —
Сегодня только ветер смерти
Надувает рубашки над волосами,
Которых больше никто не причешет.
*** (Кто, однако, вычистил песок из ваших туфель…)
Кто, однако, вычистил песок из ваших туфель,
Когда вам пришлось встать перед смертью?
Песок, сопутствовавший Израилю,
Песок его скитаний,
Раскаленный синайский песок,
С горлами соловьев перемешанный,
С крыльями бабочек перемешанный,
С перхотью Соломоновой мудрости перемешанный,
С горечью тайны — полыни перемешанный. —
О вы, пальцы,
Вычищавшие песок из предсмертных туфель!
Завтра уже вы станете прахом
В туфлях путников.
*** (Какие тайные желания крови…)
Какие тайные желания крови,
бредовые мечты и тысячекратно
умерщвленное царство земное
накликали жуткого кукольника?
Дохнул он с пеной у рта,
очерчивая
вращающуюся сцену своих деяний
пепельно-серым горизонтом страха.
Бугорки праха, притянутые злым месяцем,
убийцы на репетиции.
Руки вверх, руки вниз,
Ноги вверх, ноги вниз,
и закатное солнце народа синайского
красным ковриком под подошвами.
Руки вверх, руки вниз,
ноги вверх, ноги вниз,
и на пепельно-сером горизонте страха
огромное созвездие смерти
циферблатом времен.
Тем, кто строит новый дом
Иные камни, как души
Рабби НАХМАНКогда ты возводишь себе новые стены,
Очаг, одр, стол и стул,
Не вешай свои слезы о тех, кто ушел,
О тех, кто больше не будет жить с тобою,
На камень
Или на дерево, —
Иначе твой сон будет заплакан,
Недолгий сон, без которого не обойдешься.
Не вздыхай, когда стелешь себе постель.
Иначе сны твои смешаются
С потом покойников.
Ах, и стены и предметы
Чутки, словно эоловы арфы,
Словно поле, где твоя печаль произрастает.
Чуют они, что ты им родной во прахе.
Строй, пока журчат часы,
Но не выплакивай минуты
Вместе с пылью,
Которая свет покрывает.
*** (Вы, созерцающие…)
