Нелли Закс - Звездное затмение

Мы матери,
тоскующие из морской ночи.
Мы домой возвращаем.
Наше призванье — домой возвращать
разбросанное добро.

Мы матери, грезя,
блуждаем со звездами,
покидают нас потоки
Вчера и Завтра
и с нашими родами
мы словно остров
одни.

Мы матери,
говорим смерти:
расцветай в нашей крови,
чтобы любил песок
и чтобы звезды в зеркале мира…

Мы матери, баюкаем в люльках
проблески воспоминаний
о днях творения —
вдох и выдох
мелодия нашей любовной песни.

Мы матери,
баюкая, вдыхаем в сердце вселенной
мелодию мира.

Если бы пророки вломились
в двери ночи,
зодиак богов-демонов
жутким венком
надев на голову,
тайны рушащихся и вздымающихся
небес на плечах взвешивая, —

ради тех, кто давно загнан ужасом; —

Если бы пророки вломились
в двери ночи,
звездные пути затеплив
золотыми линиями на своих ладонях, —

ради тех, кто давно спит сном непробудным;

Если бы пророки вломились
в двери ночи,
изранив словами
поля буден,
даль доставляя
поденщику,

который давно уже никого не ждет вечером; —

Если бы пророки вломились
в двери ночи
и ухо искали бы, как ищут родину —

Ухо людское,
ты, заросшее крапивой,
стало бы ты слушать?

Если бы голос пророков
во флейтах-костях убитых детей
зазвучал бы,
воздух, сожженный воплями мучеников,
выдохнул бы,
если бы мост из последних старческих вздохов
он воздвиг, —

Ухо людское,
жалкой возней занятой,
стало бы ты слушать?

Если бы пророки
бурями-крыльями вечности нагрянули,
если бы они взломали твой слух словами:
Кто из вас хочет воевать против тайны?
Кто из вас хочет измыслить звездную смерть?

Если бы пророки восстали
в ночи рода людского,
как влюбленные в поисках возлюбленного сердца,
Ночь рода людского,
найдется ли у тебя сердце для них?

Народы Земли,
вы, лучами неведомых созвездий
опутанные, словно пряжей,
вы шьете и вновь распарываете,
в смешении языков,
словно в улье, всласть жалите,
чтобы и вас ужалили.

Народы Земли,
не разрушайте Вселенную слов,
не рассекайте ножами ненависти
звук, рожденный вместе с дыханием.
Народы Земли,
о если бы никто не подразумевал смерть, говоря «жизнь»,
если бы никто не подразумевал кровь, говоря «колыбель».

Народы Земли,
оставьте слова у их истока,
ибо это они возвращают
горизонты истинному небу
и своей изнанкой,
словно маской, прикрывая зевок ночи,
помогают рождаться звездам.

Какой легкой
будет земля
всего-навсего облако вечерней любви
когда высвобожденной музыкой
камень бежать пустится

и горы удушья
домовыми сидевшие
на груди человеческой
тяготы скорби
из вен взорвут.

Какой легкой
будет земля
всего-навсего облако вечерней любви
когда черная раскаленная месть
магнитом притянутая
к снежному одеянию
ангела смерти
остынет и тихо скончается.

Какой легкой
будет земля
всего-навсего облако вечерней любви
если пропало Звездное
поцелуем розы
из ничего —

Это планетный час беглецов.
Это стремительное бегство беглецов
в падучую, в смерть!

Это падение звезд из магического заточения
порога, очага, хлеба.

Это черное яблоко познания,
страх! Угасшее солнце любви,
которое дымится! Это цветок спешки,
забрызганный пóтом! Это гонители
из небытия, только из бегства.

Это гонимые, которые свои смертельные убежища
уносят в могилы.

Это песок, испуганный
гирляндами прощанья.
Это бросок земли в пространство,
ее дыхание прерывистое
в смирении воздуха.

В голубой дали,
где движется аллея красных яблонь,
корнями-ногами взбираясь на небо,
томление дистиллируется
для тех, кто в долине.

Солнце, лежа на краю дороги,
волшебными палочками
велит остановиться путникам.

И стоят они
в стеклянном удушье,
пока ювелир-кузнечик царапает
невидимое

и камень свой прах,
танцуя, превращает в музыку.

Соляные языки моря
лижут жемчуг нашего недуга
роза на горизонте
не из праха
а из ночи
никнет в твое рождение
— Здесь в песке
ее черный
опутанный временем шифр
волосами растет
еще и в смерти —

Волосы мои, волосы,
куститесь вы трескучими искрами, —
дрок пустыни,
подожженный воспоминаниями.

Волосы мои, волосы,
какой раскаленный солнечный мяч
покоится
в вашей ночи?

На ваших кончиках умирает Вселенная,
Б-г уложил ее тихо,
погашая
в теле, орошаемом слезами.

Но также
и в детском томлении,
в порывистой жажде
огненных мячиков —
началом, произрастающим вечно.

Веет ночь
хоругвями смерти.

Черные шляпы
Божьи громоотводы,
море тревожат,

качают его,
раскачивают его,

бросают его на побережье,
туда, где луч
изрезал землю черными ранами.

Вкус планеты
на языке.
Это спето
дыханьем в легких того света.

На семисвечнике
Плеяды молятся.

Это черное дыхание
Содома
и грехи
Ниневии
бременем
у открытой раны
нашей двери.

Это Священное Писание
спасающееся бегством
карабкающееся на небе
всеми своими буквами
оперенное блаженство
прячущееся в медовые соты.

Это черный Лаокоон
броском на наше глазное веко
продырявив тысячелетия
вывихнутое дерево боли
произрастающее в нашем зрачке.

Это Его море-мантия
оттянутая
в гулкую капсулу тайн.

Это наш отлив
созвездие скорби
из нашего хрупкого песка —

Стрелец
мое созвездие
облюбовал себе
тайную мишень в крови: беспокойство…
шаг летучий бесприютный —

Ветер — это не дом
знай себе зализывает зверем
раны на теле —

Вытянешь ли время
золотыми нитями солнца?
Запеленаешь ли
коконом шелкопряда
ночь?

О темнота
расстели свою весть
взмахом ресниц:
отдых беглеца.

Так далеко в пространстве
лечь и уснуть.
Бегство на чужбину
с тяжелым багажом любви.

Зоной сна-мотылька,
словно зонтиком от солнца,
осенена истина.

Ночь, ночь,
тело, ночная рубашка,
простирает свою пустоту,
пока вырастает простор
из праха без песни.

Море
пророческими языками пены
катится
над погребальным покровом,
пока солнце вновь не посеет
лучевую боль секунды.