Семён Раич - Поэты 1820–1830-х годов. Том 2
О литературной ориентации Раича конца 20-х годов можно судить по материалам его журнала «Галатея», который он издавал в 1828–1830 годах[5]. Восторженное отношение к Жуковскому, апологетические оценки поэзии Веневитинова и Подолинского, активная пропаганда на страницах журнала поэзии Тютчева, Полежаева, Ф. Глинки, Шевырева, Ознобишина, внимание к молодым поэтам Д. Ю. Струйскому (Трилунному), В. И. Соколовскому и Л. А. Якубовичу — все это довольно определенно выявляет романтические симпатии издателя «Галатеи». В суждениях же его о Пушкине прослеживается та самая полемическая тенденция, которой отдали дань писатели и критики романтического направления. Оперируя критерием «массивности» мысли и чувства, Раич утверждал, что «содержание почти во всех произведениях г. Пушкина не богато»[6]. Позднее, как бы продолжая Шевырева (его критику «изящного материализма» в поэзии), Раич с неодобрением писал, что «Пушкин — поэт по преимуществу пластический, поэтому он редко отрешается от материального»[7].
Нараставшее с годами у Раича сопротивление «языческому» духу в поэзии, как видно, стало для него волнующей творческой проблемой, за которой он усматривал серьезный нравственный смысл. В этом отношении любопытна его оригинальная поэма «Арета», в которую он стремился вместить свою духовную биографию — историю превращения эпикурейца в аскета. Это обширное стихотворное повествование с авантюрным сюжетом, рассказывающее о странствиях римлянина Ареты — героя, покинувшего отечество и обратившегося из язычника в благочестивого христианина. Тема императорского Рима, как и преследования христиан, в поэме Раича соотнесена была с русской жизнью 1820–1830-х годов. Подобными же аналогиями широко пользовались поэты-декабристы. Кстати, один из эпизодов «Ареты» — не что иное как зашифрованный рассказ автора о его собственной причастности к декабристским кругам и о драматической судьбе декабристов.
Однако социальная проблематика в поэме подчинена нравственной. Речь идет о духовном упадке русского общества. В контексте поэмы язычество, эпикуреизм — это синонимы бездушия, расчетливости, эгоистической жажды наслаждения и роскоши. Этому процессу «овеществления» человека (отразившему черты буржуазного сознания) Раич противопоставляет нормы христианина: любовь к ближним, скромность, кротость и самозабвение.
В своей поэме итогов, начатой, по-видимому, в 30-е годы, Раич сделал очередной и очень запоздалый шаг в сторону сближения с романтическим миросозерцанием. Следуя за Жуковским, он уносится мечтой в потусторонний мир; вслед за любомудрами он излагает популярные в 20-х годах идеи натурфилософии Шеллинга. Но в то же время он остается учеником Батюшкова: сумрак мистического мировоззрения не затмил его ясного художественного мышления. В христианстве Раич подчеркивает его земную миссию — осветить дорогу к обетованной стране, то есть вернуть людей к природе и простоте патриархального уклада.
Работа над «Аретой» растянулась не менее чем на десятилетие, а в печати поэма появилась совсем поздно — в 1849 году. Ее философия, наивные аллегории и чудеса, ее идиллическая окраска, наконец устаревшая фактура стиха — все это в конце 40-х годов производило впечатление явного анахронизма и было безоговорочно осуждено критикой «Современника» и «Отечественных записок».
В 50-е годы Раич напечатал несколько посредственных стихотворений в журнале Погодина «Москвитянин». Очевидно, тогда же была написана им поэма религиозного содержания «Райская птичка», оставшаяся в рукописи. Умер Раич 23 октября 1855 года.
1. ВЕЧЕР В ОДЕССЕ
На море легкий лег туман,
Повеяло прохладой с брега —
Очарованье южных стран,
И дышит сладострастно нега.
Подумаешь: там каждый раз,
Как Геспер в небе засияет,
Киприда из шелковых влас
Жемчужну пену выжимает,
И, улыбайся, она
Любовью огненною пышет,
И вся окрестная страна
Божественною негой дышит.
2. ПРОЩАЛЬНАЯ ПЕСНЬ В КРУГУ ДРУЗЕЙ («Здесь, в кругу незримых граций…»)
Здесь, в кругу незримых граций,
Под наклонами акаций,
Здесь чарующим вином
Грусть разлуки мы запьем!
На земле щедротой неба
Три блаженства нам дано:
Песни — дар бесценный Феба,
Прелесть-девы и вино…
Что в награде нам другой?..
Будем петь, пока поется,
Будем пить, пока нам пьется,
И любить — пока в нас бьется
Сердце жизни молодой.
Други! Кубки налиты,
И шампанское, играя,
Гонит пену выше края…
Погребем в них суеты…
У весны на новосельи,
В несмущаемом весельи,
Сладко кубки осушать,
Сладко дружбою дышать.
Кто б кружок друзей согласный
Песнью цитры сладкогласной
В мир волшебный перенес?
Кто бы звонкими струнами
Пробудил эфир над нами
И растрогал нас до слез?
Песни — радость наших дней, —
Вам сей кубок, аониды!
В кубках, други, нам ясней
Видны будущего виды…
Мы не пьем, как предки пили.
Дар Ленея — дар святой;
Мы его не посрамили,
Мы не ходим в ряд с толпой.
Кубки праздные стоят,
Мысли носятся далёко…
Вы в грядущем видов ряд
С целью видите высокой.
Пробудитесь от мечты!
Кубки снова налиты,
И шампанское, играя,
Гонит пену выше края.
Так играет наша кровь,
Как зажжет ее любовь…
В дань любви сей кубок пенный!
В память милых приведем!
Кто, любовью упоенный,
Не был на́ небе седьмом?
Вакху в честь сей кубок, други!
С ним пленительны досуги, —
Он забвенье в сердце льет
И печали и забот.
Трем блаженствам мы отпили,
Про четвертое забыли,—
Кубок в кубок стукнем враз,
Дружбе в дань, в заветный час.
У весны на новосельи,
В несмущаемом весельи,
Сладко кубки осушать,
Сладко дружбою дышать.
3. ПЕРЕКАТИ-ПОЛЕ [8]
Ветр осенний набежал
На Херсонски степи
И с родной межи сорвал
Перекати-поле.
Мчится ветер по степям
И на легких крыльях
Мчит чрез межи по полям
Перекати-поле.
Минул полдень, и уже
Солнце погасало;
Ветр оставил на меже
Перекати-поле.
И, объято тишиной
Наступившей ночи,
Думу думает с собой
Перекати-поле:
«Тяжело быть сиротой!
Горько жить в чужбине!
Ах, что станется с тобой,
Перекати-поле?»
Вот проснулся ветерок
После полуночи,
Глядь — и видит огонек
Перекати-поле.
«Дунь и прямо к огоньку
Принеси сиротку!» —
Говорила ветерку
Перекати-поле.
«Сдунь меня с межи чужой!
Брат твой — ветер буйный —
Разлучил с родной межой
Перекати-поле!
Что же мыкать мне тоску
Вчуже, без приюту?
Мчи скорее к огоньку
Перекати-поле!»
Вспорхнул легкий ветерок,
Пролетел полстепи
И примчал пред огонек
Перекати-поле…
И пригрел уж огонек
Трепетну сиротку,
И слился в один поток
С перекати-полем.
В бесприютной стороне,
Без отрады сердцу,
Долго ль мыкаться и мне
Перекати-полем?
4. ДРУЗЬЯМ («Не дивитеся, друзья…»)
Не дивитеся, друзья,
Что не раз
Между вас
На пиру веселом я
Призадумывался.
Вы во всей еще весне,
Я почти
На пути
К темной Орковой стране
С ношей старческою.
Вам чрез горы, через лес
И пышней
И милей
Светит солнышко с небес
В утро радостное.
Вам у жизни пировать,
Для меня
Свету дня
Скоро вовсе не сиять
Жизнью сладостною.
Не дивитесь же, друзья,
Что не раз
Между вас
На пиру веселом я
Призадумывался.
Я чрез жизненну волну
В челноке
Налегке
Одинок плыву в страну
Неразгаданную.
Я к брегам бросаю взор —
Что мне в них,
Каждый миг
От меня, как на позор,
В мгле скрывающихся?
Что мне в них?
Я молод был,
Но цветов
С тех брегов
Не срывал, венков не вил
В скучной молодости…
Я плыву и наплыву
Через мглу
На скалу
И сложу мою главу
Неоплаканную.
И кому над сиротой
Слезы лить
И грустить?
Кто на прах холодный мой
Взглянет жалостливо?
Не дивитеся, друзья,
Что не раз
Между вас
На пиру веселом я
Призадумывался!
5. К ЛИДЕ
