Ю. Богомолов - Стихи

На разных высотах плывут облака, постоянно меняясь.
Еще тишина на земле, но в пространстве – смятенье.
Как будто бои, высоко-высоко начинаясь,
С большим запозданьем приходят, снижаясь, на землю.

И первые звуки: глухое за лесом ворчанье.
И свежий порыв: шевельнуло на яблоне ветку.
И снова – уже ненадолго – молчанье
И краснокирпичная тьма вместо яркого света.

Пугливо-стремительно падают ласточки ниже.
И грозные тучи на запад с востока несутся.
И гром громыхает все яростней, злее, все ближе
И падает нА пол со звоном разбитое блюдце.

И сердце в секунду сожмет налетевшая жалость.
И трудно понять в первый миг, что же это разбилось?
Ах, блюдце!? Какая счастливая малость.
Лишь, блюдце. Какая нездешняя милость!

Как хорошо не опоздать,
Куда бы ты ни шел.
Хоть вдаль бежали поезда,
Мне было не до поездов.

Спешили люди на восток,
На север и на юг.
И шпал смолистый частокол
Закручивался в круг.

И бедный, бедный человек
В заботах и трудах
Переходил с ходьбы на бег
И вдаль летел впотьмах.

А я стоял, как врытый столб.
А может, я мечтал.
Но есть ли в нашей жизни толк,
Признаться, я не знал.

Куда мне было сердце деть
В декабрьской темноте?
Колесами срезая снег,
Состав вперед летел.

В год моего рожденья был сквозняк
И холод был зимы непобедимый.
Родители укутывали меня так,
Что я остался все-таки живым и невредимым.

Через года, как маленький росток
Через асфальт, с трудом я пробивался.
Чумазый и голодный мой роток,
Помимо корок, мало с чем встречался.

И все-таки, скажу – счастливая пора!
Для счастья не нужна была причина.
Копеечка, стекляшка да игра,
Да в доме брат или другой какой мужчина…

Вот – жизнь страны, вот – жизнь ее детей.
Не сходятся, как параллельные Евклида.
На кухне коммунальной, меж дверей,
Без устали читают Майна Рида.

Пусть трапеза убога и скудна,
Погода исключительно ненастна,
Жестока, неприветлива страна,
Но в детском восприятии – прекрасна.

К судьбе претензий нет. Поставим точку.
Немногочисленным, хвала ее дарам.
И каждый новый день – любезная отсрочка.
Великодушие, проявленное к нам.

Продвигается дело. Но и жизнь пролетает стрелою.
Открываются веки. Но уже закрывается рот.
Интересны походка, приветствие, жест человека.
И, как правило, вовсе не интересен народ.

Вот и старость. Две линии мелом
Прочерчены. Одна вниз уводит, другая
Вверх забирает. Бренное тело
Истончается. Душа парит и и взлетает.

Мужчина в кожаном пальто
Озяб. И потирает уши.
Он где-то рядом с парком служит.
А в парке выпивает. Граммов сто.

Он пьет один. И друг ему не нужен.
Он смотрит пристально на легкий снег…
Как короток его остатний век!
Как короток и благодушен.
Свобода и зима. Таков его конек.
А служба? Что ж. На то она и служба.
Горит в глазах наивный огонек
И нежность обволакивает душу.

И потому так красен его нос.
И так избыточны его надежды.
Как мальчик маленький, он не скрывает слез
И кутается в легкую одежду.

Любуюсь на тебя, смотрю.
И голова моя кружи́тся.
К тебе тянусь, как к журавлю
И мне не надобно синицы.

Я век бы рядышком ходил
Небесным светом осиянный.
И с тенью бы твоей дружил,
А на тебя не строил планы.

Тебе бы слов не говорил.
Не беспокоил понапрасну.
Умерил бы горячий пыл,
Столь неуместный и опасный.

Живи, как ласточка – паря.
Всех без разбору одаряя,
Моя вечерняя заря,
Открыточка моя из рая.

Задумчив вечер.
Если долго всматриваться ввысь
И наблюдать, как изменяют формы
Скопленья облаков,
То обнаружишь,
Что не только формы меняются.
Но что природа вся –
Как-бы живое существо –
От светлого покоя переходит
К грусти. Затем к печали.
И в конце концов – к смятению.
Когда ж темнеет более,
И радость и тревога проходят.
Все вокруг приобретает
Отчетливость, контрастность.
Как будто бы перо невидимого каллиграфа
Тушью рисунок ясный вывело.
И взгляд трезвеет.
И чувства теряют живость.
И долго смотришь в небо просто так.
Затем заходишь в дом.
В кровать ложишься.
И быстро засыпаешь.
И спишь без снов.
Один.

Поздняя дороженька
Под ноги легла.
Но не хочет ноженька,
Хоть бы и могла
Вдаль идти. Не сахарно
Здесь. Но хорошо.
Поле перепахано.
Заливной лужок.

Нитка серебристая
Речки да прудов
И над домом низкое
Пенье проводов.

Взлеты и падения,
Броды да мосты.
В пору наводнения
Трудных полверсты.

Вечера туманные.
Огонек степной…
Как быть с окаянною
Милой стороной?!

Полна любви смиренная душа.
Над ней рассудок наш не властен.
Ей каждая букашка хороша
И всякий человек – прекрасен.

Она крылом тебя поднимет ввысь.
Она теплом своим согреет
Твою коротенькую жизнь.
И объяснит ее куда умнее.

Встанешь, спросонья накинув халат,
Ночь обнимает тебя, как невеста.
Яблоки звонко по крыше стучат,
Определяя и время, и место.

У водокачки по глади пруда
Спичкою-чирк. Пролетела звезда.
Счастья ль желал, или счастья не надо.
Не отвести изумленного взгляда.

Поутру, за городом,
Где эпохи нет никаких примет.
По лесной дороге ты идешь,
Оставляя далекий след.
Вдруг весна
Пахнёт на тебя
При быстрой ходьбе.
И поймешь,
Что Бог ближе нам,
Чем мы сами себе.

Одиноко горит среднерусская зимняя ночь.
Две сосны и береза на взгорье при свете луны.
Постою. Полюбуюсь. И пойду себе медленно прочь…
Лишь ручей вдалеке подчеркнет глубину тишины.

Удивительные дни приходятся на старость.
Парк осенний красив, хоть и запоздало.
Шаг не ходкий, да и разум не быстрый.
Только небо над головой ослепительно чистое.

Ослепительно ясные бывают дни осенние.
Будто кто-то тусклым глазам твоим дал зрение.
Чувствам дал остроту и пронзительность.
И под вечер покой недолгому своему жителю.

………….

Удивительным образом с детством смыкается
Поздняя пора. И дОма хорошо. И со двора
Нет желания уйти. Забывается
Список обид. Будто ластиком стирается гора,
На которую не подняться. А теперь – пора.

Ни с кем не говорю. Молчу.
Со мной затворница тревога.
Взаимодействия ищу
Между душой своей и богом.

Пока внутри меня горит
Светильник слабый, невеликий,
И снег идет, и стол стоит,
И за окошком холод дикий.

Вскипает в чайнике вода,
Трещит растопленная печка.
И жизнь, хотя не молода,
Все ж выглядит по-человечьи.

Но если дух оставит нас,
И если пламя в нас погаснет,
Вещей строительный каркас
Исчезнет сразу. В одночасье.

Замрет могучий океан,
Устанет буйная природа
И зверь забудет божий план,
И остановятся народы.

И неподвижная Земля
В пустынном космосе качнется,
Погаснут звездные поля…
Пока душа не соберется.

Шамордино. Сиротский ледяной октябрь.
Как-будто связи меж людьми ослабли.
Старик идет тяжелый, как корабль,
Медлительный, угрюмый, ржавый.
Осталась позади держава.
Семья. И умягченье нравов.
И, страшно выговорить, честь…
Вот век прошел, в который не присесть.
Природу перебарывает жесть
И ускоренье удалось на славу.

Лишь на секунду в год берет досада,
Когда свистит Сапсан у П.Посада
И граф идет в своем смешном наряде.
А мы за ним. По-прежнему плетемся сзади.

Очки на носу поправляет,
Замасленный «штанген»[1] бере т.
Улыбкой своей удивляет
Серьезный курящий народ.

Он лыс и сутул, и тщедушен.
Он весь поместился в зазор
Меж теми, кто равнодушен
И теми, кто что-нибудь спёр.

В обед в шахматишки играет,
Поддержит и общий «базар»,
А бабам чужим починяет
Без денег худой самовар.

Шипит канифолью паяльник
И каплей ложится припой.
Его не тревожит начальник.
Он поздно уходит домой.

А ночью в мешке коммуналки
Один. Без семьи. Без детей.
Он спит беззаботно, как ангел…
Он с неба сюда залетел.