Харри Мартинсон - Аниара

Мечтаем мы до умопомраченья,
мечтой сменяя прежнюю мечту,—
так убегаем мы от скудной яви
в пестрящую мечтами пустоту.
За далью даль, рубеж за рубежом, —
в дали мы ставим дом, в дали живем,
а я живу своей долиной Дорис,
живу недурно и вполне здоров,
как всякий житель призрачных миров.

О чудо-корабле, везущем нас,
не думает никто, и лишь подчас
обряд кремации напоминает нам,
что нет у нас путей к иным мирам,
и встрепенется стая черных дум,
мечась под сводом непреодолимым;
лишь эхо откликается на шум
в молчании пространств непостижимом.
А Мима-утешительница ждет,
всегда полна приманок и щедрот.

И тысячи кишат тогда в проходе,
потоком устремляясь к Миме в зал.
И тут мы вспоминаем наш корабль:
что он длиной в шестнадцать тысяч футов,
а шириной — в три тысячи, людей же
в нем обитает восемь тысяч душ;
что предназначен он возить переселенцев,
что он — один из тысячи таких же
голдондеров, которые стартуют
на Марс и на Венеру регулярно;
что сбился с курса только наш голдондер
и что астролоб корабельный объяснил:
нам, выпавшим из внутреннего поля,
необходимо приложить все силы,
чтоб жизнь во внешнем поле превратилась
в эксперимент, не знающий подобных:
полет к другому внутреннему полю.

Когда же Руководство уяснило,
что путь к Земле отрезан навсегда
и что законы внутреннего поля,
дающие возможность путешествий,
во внешнем поле попросту другие,
то панику отчаянье сменило,
потом апатия под бурей чувств
раскинулась подобно мертвой зыби.
Тогда-то и явилось утешенье:
показывая нам другую жизнь,
экран видений озарила Мима.

Как только Мима начала работать,
незамедлительно открылось,
что мысль ее идет своим путем,
не схожим с человеческим ни в чем.
Вот, например: как совершает блок отбора
захват, расклад и синтез
при ходе третьего вебена,
когда включен протатор 9
и фокусировке в фазе полного мерцанья?
Изобретатель был сражен, увидев,
что половина созданной им Мимы
его анализу не поддается.
Наполовину Мима — самородок.
Изобретатель скромно изменил
спой пышный титул, тем признав,
что Мима как сложившаяся личность —
превосходящая величина,
а он — лишь подчиненный ей миматор.
Миматор умер, Мима процветает.
Миматор умер, а она нашла
свой стиль и до конца познала
свои ресурсы и свои пределы:
она — не гордый, но прилежный, честный телегратор,
искатель неподкупный, работящий,
фильтровщик истины, кристально чистый.
И разве удивительно, что я,
служитель Мимы здесь, на Аниаре,
введен во искушение толпой
молящихся самозабвенно Миме?
И я шепчу одновременно с ними:
— Даруя утешенья, дай ответ,
не с ними ли идет к нам вечный свет,
который в этот беспросветный час
в пустынном мирозданье ищет нас?

Пустой, бесплодный космос ужасает,
он не спускает с нас стеклянных глаз.
В хрустальных круглых окнах корабля
созвездия застыли без движенья.
Мы бережем свои воспоминанья
о долах Дорис. В море без воды,
без бурь, без волн, без ряби — вздорожали
и взрывы чувств, и даже сновиденья.
Пустячный вздох — как ветер в жаркий день,
рыданья — родники, корабль — олень,
что к Лире мчит бесшумно и легко,
а Лира непостижно далеко,
как будто не прошли мы долгий путь
и время здесь не движется ничуть.

Все будто вмерзло в вечность, как в скалу,[8]
все кажется навек окоченевшим,
алмазной крошкой[9], вкрапленной в кристалл,
чьи грани заключают бесконечность
в один прозрачный, монолитный зал.
Как часто мы в горах или на море
неправильно слова употребляли,
не проникая в сущность их значений,
не ведая, что эти пошлые словечки
когда-нибудь понадобятся нам
на корабле, держащем курс на Лиру.
Вот здесь они воистину уместны,
а мы авансом истаскали их.
Теперь же бессловесно созерцаем,
как безгранично и неизмеримо
простерся во все стороны Аид.

Отныне стали нашим утешеньем
словечки с уменьшительным значеньем;
запретным словом сделалась «звезда»,
моднейшими — «грудь», «бедра» и «живот»,
но «мозг» не произносим без стыда:
мы посланы в Аид его раденьем.

Сегодня представитель Руководства
так говорил собранью пассажиров:
— Не следует отчаиваться, лучше
научно-ясно видеть свой удел.
Не в первый раз случается такое.
Лет шестьдесят тому назад голдондер
с четырнадцатью тысячами душ
погиб — аппаратура отказала.
С огромным ускорением голдондер
пошел к Юпитеру, и там в пустынях
был погребен под плотной атмосферой
из гелия и водорода — эта
холодная перина одевает
проклятую звезду броней тысячемильной.
Такая участь в принципе возможна.
Но нам благоприятствует судьба:
от звезд и звездных свит мы ускользнули.
Теперь нас ожидает одиссея
длиною в жизнь. Там, впереди, конец.
И он наступит, рано или поздно. 

Оркестр фантазмами нас просто загонял.
Моя партнерша Дейзи — идеал.
Она жила когда-то в Дорисбурге.
И хоть не первый год и не второй
приходит Дейзи Дуди в этот зал,
но разницы не видит никакой,
где ей балдеть в ее потрясном йурге —
на Аниаре или в Дорисбурге.

Танцуя йург, я понял очень ясно:
все, что зовется йургом, то прекрасно,
когда кружится Дейзи в ритме йурга,
болтая на жаргоне Дорисбурга.

 — Негонден будешь, как сголдондишь гамму.
А я — глянди — долбаю эту драмму.

И Чэдвика взвинчу я, — шпарит Дейзи, —
я радиоактивна, гейгер в лондо,
я голодна и оголдую гонда,
а гладь на платье оголдеть как мондо.

Я весело кружусь. Я с толку сбит.
Глядишь, моя тоска и улетит:
дитя Земли, придя в экстаз от йурга,
лупцует смерть жаргоном Дорисбурга.

Пять лет мы, не снижая скорость, шли
к застывшему изображенью Лиры.
Вот выступает главный астроном
с докладом о космических глубинах.
В руке он держит чашу из стекла.

— Мы понимаем, кажется, что космос,
в котором мы находимся, — не то,
что означало наше слово «космос»,
рожденное земным воображеньем.

Мы ощутили глубину глубин,
в которых заблудилась Аниара.
Весьма наивно было, исходя
из свойства человеческого мозга,
решить, что у Загадки есть структура.
Мы поняли: стеклянная прозрачность,
которая обстала Аниару,
есть дух, непостижимый вечный дух,
и мы вершим свой путь по морю духа.

То, в чем свой путь свершает Аниара,
обходится без черепной коробки,
живет без мозгового вещества.
То, в чем мы путь вершим свой, существует,
в мыслительных процессах не нуждаясь,
поскольку дух превыше мира мысли.
Сквозь Бога, Смерть, Загадку лег наш путь.
Кривая вывезет куда-нибудь.
Полезно было б сообщить Земле,
что гордый наш корабль в пространстве духа –
не более чем пузырек в стекле.

Я расскажу, что слышал о стекле,
и вы поймете. Всякое стекло,
покуда не сотрется в порошок,
хранит в себе пузырики-пустоты,
пузырики ползут в стеклянной массе,
и через много сотен лет пузырик,
глядишь, проделал путь в своем стекле.

И Аниара в пропасти парсеков
пузыриком таким вершит свой путь,
и сводов бездны ей не разомкнуть.
Хотя мы и глотаем расстоянья
и скорость наша очень велика,
но, по масштабам космоса, она
лишь скорости пузырика равна,
пузырика в стекле прозрачной чаши.
***
Дрожа от этой ясности, бегу я
туда, где Дейзи кружится, ликуя,
и где не гаснет жаркий красный свет.
Прижавшись к ней, шепчу я, как заклятья:
 — Впусти, впусти меня в свои объятья,
там ясной и холодной смерти нет!
Живут долины Дорис в залах Мимы,
долины лоном Дейзи заменимы.
Забудем мы, вжимая тело в тело,
что Аниарой бездна завладела.