Владимир Лифшиц - Избранные стихи

Море бьет в веселый бубен.
Пять минут
Стоит наш поезд.

Рыжая,
В воде по пояс,
Знаешь, кто ты?
Дама бубен!

Потому что поглядела
И ничуть не удивилась,
Что по пояс преломилось
В море бронзовое тело!

Стоял туман.
Томило.
Парило.
Овечьи звякали копытца.
Меня дорога измытарила —
Я сел,
И сван мне дал напиться.

Невнятных лет,
С дубленой кожей,
Он был ни молодой, ни старый.

С утра туман стоял.
А позже
Я снова встретился с отарой:

Бараны,
С выраженьем ужаса
                в глазах,
Бежали под утесы, —
И дождь не просто лил,
А рушился,
Не просто подгонял,
А нес их!

Халат в малиновых заплатах
Боксер срывает молодой,
И публика, пройдя за плату,
Гремит ладонью о ладонь!

Халат в сиреневых заплатах
Боксер снимает молодой,
И публика, чтоб не заплакать,
Гремит ладонью о ладонь.

Сведя бугры надбровных дуг,
Бойцы вступили в зону боя,
Потом сплелись в безмолвный круг,
В одно мелькание рябое —

И тот, чьи губы — красный лак.
И тот, чья лапа бьет, нацелясь.
И тот, чей выброшен кулак.
И тот, чья вывихнута челюсть.

Я на свою соседку с края
Взглянул — и чуть не крикнул: «Брысь!..»
Она сидела, не мигая,
Как зачарованная рысь.

Не девица с коромыслом за водой
И не парень за девицей молодой, —

По булыжной, по корявой мостовой
Сухопарый, как фонарь, городовой.

В штукатурке осыпающейся дом
С трехкопеечным на вывеске гербом.

Кто-то песню напоследок приберег
Подле дома — тротуара поперек:

«Где вы, барышня, в которую влюблен?
Ваши брови подмалеваны углем.

Вам бы пряник, вам бы стопочку вина.
Рупь-целковый ваша красная цена!..»

По рассказам старожилов, по кино
Я с тобою познакомился давно.

И люблю тебя, обиду затая,
Бесталанная окраина моя.

Минуты уходят, как камни — ко дну,
Но память зажала минуту одну —
В ней, буйный и грязный и дымный от солнца,
Растерзанный бьется Ростов-на-Дону.

Мне было четыре коротеньких года.
Я меньше всего был к поэзии склонен.
Но помню: булыжник, ушедший под воду,
Дробили копытами страшные кони,
Храпели и ржали в ожогах плетей,
И тлели винтовки на спинах людей.

Мы с братом в буфете компот поедали.
А ночью, пугая нас синью кальсон,
В глубоком, таинственном, затхлом подвале
Нам головы гладил сосед Зеликсон.

И снова минуты без устали мчатся…
Высокий студент к нам зашел попрощаться.
Был шумен и ласков. И пел. Но слегка
Дрожала растерянная рука.

А в шесть или, может быть, в четверть шестого
Он где-нибудь трупом лежал под Ростовом.
И грудь распахнув, чтоб навстречу — простор,
Другие ворвались под вечер в Ростов.

Я много с тех пор городов сосчитал:
Иркутск, Ленинград и степной Кокчетав,
Но вас, эти новые люди и кони,
Я всех вас сегодня держу на ладони
И мерным годам, благодушным годам
Я город Ростов никогда не отдам.

В Мадрид приехал журналист.
Тропа на фронт — скалиста.
Пронумерован каждый лист
В блокноте журналиста.

От серой шляпы до штанин
Он под защитой флага —
Тридцатилетний гражданин,
Газетчик из Чикаго.

Республиканский полк привык
К сухому парню с «лейкой» —
Он снял и полк, и труп, и штык,
Покрытый кровью клейкой.

Он снял и женщин и детей,
Копающих траншеи.
Он снял залегших там людей —
Затылки их и шеи.

В его движениях сквозит
Ленивая отвага.
А впрочем, что ему грозит? —
Он под защитой флага.

Вот первый лист из-под пера
Уходит телеграммой:
«Мятежный полк разбит вчера
В бою под Гвадаррамой».

Блокнот второй роняет лист…
Жара. Воды — ни капли!
Но пьет из фляги журналист
В костюме цвета пакли.

Шофер прилег за пулемет.
Девчонка бредит рядом.
Их только пленка заберет —
Им не уйти с отрядом!

Вторым прилег за пулемет
Учитель из поселка.
Его и пленка не берет —
Погибла от осколка!

Попали в сложный переплет
Рабочие колонны,
И третьим лег за пулемет
Монтер из Барселоны.

Он лег на пять минут всего —
Смертельная зевота…
И больше нету никого,
Кто б лег у пулемета!

Уже мятежников отряд
Спускается с пригорка,
Как вдруг их снова шлет назад
Свинца скороговорка!

За пулеметом — журналист.
А после боя кто-то
Последний вырывает лист
Из желтого блокнота,

И пишет, улучив момент,
Как совесть повелела:
«Ваш собственный корреспондент
Погиб за наше дело!»

Девчонки зло и деловито,
Чуть раскачав, одним броском
Коню швыряли под копыта
Мешки, набитые песком.
Потом с платформы, вслед за старшей
Они взбирались на гранит,
А город плыл на крыльях маршей,
Прохладным сумраком покрыт.
Уже дойдя коню по брюхо
И возвышаясь как гора,
Мешки с песком шуршали глухо
Почти у самых ног Петра…

Сегодня ротный в час побудки,
Хоть я о том и не радел,
Мне увольнение на сутки
Дал для устройства личных дел.
Но и в подробностях и в целом,
Все разложив на свет и тень,
Одним всеобщим личным делом
Была война десятый день…

Кругом скользили пешеходы.
Нева сверкала, как металл.
Такой неслыханной свободы
Я с детских лет не обретал!
Как будто все, чем жил доселе,
Чему и был и не был рад,
Я, удостоенный шинели,
Сдал с пиджаком своим на склад.

Я знал, что боя отголосок —
Не медь, гремящая с утра,
А штабеля вот этих досок,
Мешки с песком у ног Петра…
А над Невою, вырастая
На небе цвета янтаря,
Пылала грубая, густая,
Кроваво-красная заря.
Она угрюмо разгоралась
Огнем громадного костра.
Ее бестрепетно касалась
Десница грозного Петра.

Черное небо в багровом огне.
Пот на глаза накатил пелену.
Что я могу рассказать о войне
Мальчикам, думающим про войну?

Мальчикам, думающим, что война —
Это знамен полыхающий шелк,
Мальчикам, думающим, что она —
Это горнист, подымающий полк,
Я говорю, что война — это путь,
Путь без привала — и ночью, и днем,
Я говорю, что война — это грудь,
Сжатая жестким ружейным ремнем,
Я говорю им о том, что война —
Это шинели расплавленный жгут,
Я говорю им о том, что она —
Это лучи, что безжалостно жгут,
Это мосты у бойцов на плечах,
Это завалы из каменных груд,
Это дозоры в бессонных ночах,
Это лопаты, грызущие грунт,
Это глаза воспаливший песок,
Черствой буханки последний кусок,
Тинистый пруд, из которого пьют, —
Я говорю, что война — это труд!

Если ж претензии будут ко мне,
Цель я преследую только одну:
Надо внушить уваженье к войне
Мальчикам, думающим про войну.