Николай Ильин - Океан. Выпуск одиннадцатый
— Где? — спросили мы командира танкера, который встретил нас у трапа.
— Пойдемте.
Он провел нас к большой овальной дыре в палубе, затем мы вместе с ним спустились в машинное отделение. На первый взгляд здесь вроде бы ничего и не произошло. Никаких разрушений. Блестели надраенные поручни, внизу отливали рифленым металлом паёлы машинного зала.
— Вот, — показал командир корабля на чуть ли не в рост человека отверстие в переборке. — Там лежит.
Мы заглянули в пробоину. Ничего не было видно.
— Дайте лампочку, — распорядился я.
Матрос подал переносную лампу. Мы со старшиной заглянули в пробоину.
— Ничего кабанчик… — процедил главстаршина.
Сравнение было точное. Как спина огромного дикого кабана, разлегшегося в жаркий день в иле, блестела поверхность металлического цилиндра, на две трети диаметра утопленного в соляре.
— Да-а… — протянул я.
— Что будем делать? — спросил командир, когда мы отошли от пробоины.
— Пойдемте обсудим, — сказал я.
Поднимаясь по трапу, я все думал: почему она не взорвалась? Если она замедленного действия, то может рвануть в любое мгновение. Что произойдет, если она взорвется? Я припомнил еще свежие в памяти лекции профессора Иванова о разрушениях при взрывах снарядов по опыту первой мировой войны. Конечно, здесь сила взрыва будет больше, чем у двенадцатидюймового фугасного снаряда. Во всяком случае, не меньше. Значит… Я подсчитал в уме примерный радиус разрушения и его масштабы. Танкер может переломиться, перевернуться, загореться… Люди… Жизни…
— Чертеж корабля у вас есть? — спросил я командира, когда мы, то есть командир и комиссар корабля, начальник ПВО базы, механик корабля, главстаршина и я, собрались в каюте, отстоящей метров на сорок от бомбы.
Принесли чертеж. Я отметил на нем место, где лежала бомба.
— Аварийные партии и всех людей отвести сюда. — Я указал отсеки, которые, на мой взгляд, находились в сравнительной безопасности. — Вызвать два спасательных буксира. Провести в машину полевой телефон… Аварийное освещение… Какой вам необходим инструмент? — спросил я под конец главстаршину.
— Мне бы разводной ключ, — ответил тот. — Да ладно, там в машине найду что-нибудь…
— Тогда, как только проведут телефон, начинайте.
— Ну, я пошел, — сказал главстаршина.
Он вышел как-то совсем обыденно, просто исчез в дверях каюты, и все. А я и сейчас еще краснею, когда вспоминаю, что при нас так просто человек ушел на почти верную смерть. Никто с ним не попрощался, ничего не пожелали, не ободрили. Но может быть, это было лучше прежде всего для него самого?
Через несколько минут запищал полевой телефон, и в трубке послышался спокойный голос старшины:
— Начинаю разрядку…
Мы сидели в бездействии в каюте, и каждый из нас ждал. Ждали не только мы, но и все люди на корабле, стоящие у механизмов, на боевых постах. В любое мгновение это могло случиться. Во всяком случае, я представлял себе это очень ярко. Нас подбросит вверх, в подволок, швырнет на палубу. Иллюминатор заволокет дымом, потом в нем замелькают отблески пламени. Пол в каюте полезет вверх или набок; скорее всего, нам придется подниматься не с него, а с переборки. Затем мы будем ждать доклады боевых постов. Они придут. Должны прийти. А может быть, телефоны не будут звонить совсем, так как линии будут перебиты. Вместо их гудков в командный пункт будут вбегать окровавленные рассыльные с докладами о разрушениях и потерях. Фантазия услужливо подсовывала картины одну страшнее другой.
Но пока все было тихо. Ждали мы, ждали в штабе базы, ждали в штабе флота, ждали на других кораблях в бухте.
Завыли сирены. Вновь объявили воздушную тревогу. Я вышел на палубу. Лучи прожекторов шарили в лунном небе. Я взял со стеллажа английский ручной пулемет. Он имел вдвое меньше зарядов, чем наш «дегтярь», да и бил, должно быть, хуже, но был более удобным.
Один из лучей, пошарив вверху, почему-то упал на воду. И вдруг мы увидели, что метрах в трехстах от нас, на той стороне мола, в открытом море сидела вражеская летающая лодка. Попав в луч прожектора, она, как испуганная курица крыльями, захлопала пропеллерами и побежала на подъем к темному горизонту. Я выпустил в том направлении весь магазин и отдал пулемет матросу.
Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся. Это был глав-старшина.
— Разрядил, товарищ старший инженер-лейтенант. Вот взрыватель. — Он показал мне увесистый цилиндр сантиметров двадцати пяти длиной.
— А почему не звонил?
— Некогда было, товарищ старший лейтенант. Там такая петрушка. Стабилизатор с донной частью почему-то срезало, и он, по-видимому, упал в воду. А дальше бомба летела без стабилизатора, с открытым дном. Потому она и упала боком. Так я сначала всю взрывчатку вырезал, а затем вывинтил взрыватель.
Я еще раз взглянул на цилиндр — он был подобен хорошему артиллерийскому снаряду.
Мы оба зашли в рубку. Я посмотрел на часы. На всё глав-старшине потребовалось всего десять минут, вернее, девять с половиной. Ну и спец! Ну и мастер!
В рубку быстро вошел командир танкера:
— Только что получен семафор. Командир базы приказал: бомбу не разряжать — ждать прибытия специалиста из главной базы.
— Уже… — Главстаршина показал взрыватель. — Пусть трюмные откачают соляр. Сейчас безопасно.
Когда мы шли по палубе на катер мимо почтительно застывшей вахтенной службы и когда на прощанье нам долго жали руки командир и комиссар корабля, мне было немного не по себе: мне-то эта честь была оказана совсем напрасно.
В штабе отметили в журнале наше прибытие и отослали спать. Мы вышли в затемненный город и еще несколько минут простояли молча, перед тем как разойтись, как будто бы мы стали братьями. Бомба нас породнила.
Утром я опять совещался с механиками кораблей, спорил с прорабами, ходил по цехам завода, затем вновь спускался в машинные отделения кораблей, после поехал в конструкторское бюро. А затем… я обнаружил, что пропустил обед, — тогда это было очень обидно, так как пришлось бы обходиться только скудным ужином. Полагаясь на милость базовых коков, я все-таки решил заглянуть в столовую, где трижды в день толпился у дверей наш брат военный, где можно было не только поесть, но и — то было очень важно — неожиданно встретить друга, которого считал давно погибшим; узнать о товарище, сражающемся на «малой земле»; восхититься подвигами сослуживцев по кораблю или однокашников по училищу и погоревать о сложивших со славой голову.
Но сегодня мне определенно не везло. Когда я подходил к площади, на которой в большом, еще недавно жилом доме располагалась столовая, завыли сирены воздушной тревоги, и площадь мгновенно опустела. Я приготовился спрыгнуть в ближайший окоп или хотя бы просто упасть на горячие камни мостовой: слишком свежи были воспоминания о том, как несколько дней назад во время налета бомба угодила в одно из зданий на этой площади — и половина финансового отдела флота была направлена в госпиталь, а вторая половина осталась лежать под развалинами. Но сделать этого я не мог, хотя я не совсем еще оправился от последней легкой контузии. Я не мог этого сделать потому, что на площадке перед столовой стоял, вытирая руки ветошью, человек. Он стоял совершенно спокойно, лишь иногда поглядывая на безоблачное синее южное небо. А над горами уже тяжело гудели, подбираясь к бухте, самолеты. Когда я не спеша подошел к нему, он сказал мне:
— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!
А я ответил:
— Почему опоздал?
— Мины готовил, товарищ старший лейтенант, для эсминца. Я ведь служу кладовщиком на минном складе.
— А я думал, что вы специально только авиабомбами занимаетесь.
— Нет, это я так, между прочим. Угощайтесь, товарищ старший лейтенант. — Он вынул из кармана кителя черный сухарь и протянул его мне, другой вытащил для себя.
Затявкали на горе за домом зенитки, застрекотали на крыше общежития крупнокалиберные пулеметы. Бомбардировщики врага ринулись в пике на бухту. Мы со старшиной жевали сухари и смотрели на самолеты. Я знал, что это было глупо — стоять так среди сыпавшихся сверху осколков зенитных снарядов, не пытаясь даже стать под козырек двери столовой. Но главстаршина спокойно жевал сухарь, и я грыз свой, чувствуя его такой приятный ржаной вкус.
Самолеты высыпали свои бомбы, среди которых — я знал — не было ни одной меньше двухсотпятидесятикилограммового калибра. Почти все они рванули на гладкой поверхности бухты, и только одна из них ахнула метрах в семидесяти от нас в причал. Длинный и острый, как меч, осколок с визгом пронесся совсем рядом с нами в воздухе и впился возле нас в нагретый асфальт площади сантиметров на двадцать. Ни один мускул не дрогнул на лице главстаршины.
Мы проводили глазами одинокий «ястребок», который запоздало вынырнул из-за мыса и погнался за бомбардировщиками. Я потрогал еще дрожащий, как камертон, осколок и отдернул, обжегшись, руку.
