Евгений Клюев - Зелёная земля
Я там прожил ещё одну жизнь: я родился и вырос
прямо возле метро – в самой гуще кишащей, прохожей -
и навеки впитал в себя злую рассветную сырость
всем моим существом: всей душою, всем сердцем, всей кожей.
А настала пора умирать – я сказал себе: полно,
человек-не-пришёл-значит-так-человеку-угодно.
И меня поглотили холодные чёрные волны
безысходной толпы у подземного у перехода.
* * *Спасаться стихами – чужим, бестолковым их шумом, -
ловить журавлей по холодным, по зимним бульварам,
быть призраком лета косматым размашистым шубам
в пальто – моложавом и узком, но грузном и старом.
Я вам прихожусь, дорогие мои, неизвестным,
двумя неизвестными – маем и вместе июнем,
я вам пригожусь – вашим спальням, огням, занавескам -
как тень или воспоминанье о чём-нибудь юном.
Бульварный напев, стиховой перепев журавлиный,
молох снеговой!., и, запрятав тепло под ресницы,
я вижу оттуда снега – неизбывной лавиной,
и мёртвые падают под ноги с неба – синицы.
* * *Скажи, копеечка-орлом,
могу ль я под твоим крылом
в таком горячем мятеже
не пребывать уже -
и не молиться до утра
о том, чтоб жизнь была добра
с зеленоглазым существом,
с которым Бог нас свёл?
Скажи, копеечка-орлом,
ведь нет опасности в былом
и можно не бояться за
зелёные глаза -
переходя пучину вброд,
пока судьба слепа, как крот,
пока безмолвствует народ
и дурачок поёт?
Скажи, копеечка-орлом,
не сам ли Бог ли за углом
с улыбкой стережёт меня,
монетками звеня?
«Пой, говорит, мой дурачок», -
и поддевает на крючок
надежды, и блестит крючок,
и счастлив дурачок.
* * *…а пока я Вас чуть-чуть ревновал
то к деревьям, то к траве, то к воде,
позади меня случился обвал -
я не знаю, как случился и где.
Даже, в общем, не обвал никакой -
просто осыпь небольшою волной,
просто гравия щепотку рукой
кто-то тронул у меня за спиной.
А за осыпью за этой вослед
потянулись, как стихи наизусть,
тридцать, стало быть, с верёвочкой лет -
за которую пока что держусь,
и которая не так уж прочна,
и которая не так уж нужна -
и которая дрожит, как струна,
как натянутая Вами струна.
* * *Туман обвис и поредел,
и смилостивилась природа,
а золотая-рыбка-день
блеснул, плеснул – и снова в воду.
Но сразу несколько надежд
успело промелькнуть в просвете,
заполнив золотую брешь:
на жизнь, на счастье, на бессмертье.
Сегодня к завтраку капель
и разговор по-итальянски,
а к ним – нежнейшая свирель
и гиацинты в тонкой склянке,
но это позже, а пока
туман сползает с низких веток -
и так светла и коротка
улыбка ночи напоследок!
* * *Гуляй, моё счастье, не тут – так там,
не там – так ещё где-нибудь:
гуляй, я хожу за тобой по пятам
и твой выпрямляю путь.
Гуляй, моё счастье, не с тем – так с тем,
а хочешь – так с тем и с тем,
гуляй, я тащусь за тобой, как тень,
твою охраняя тень.
И то, моё счастье, о чём тужить -
весь мир запахнув в пальто:
ведь сколько с тобой нам осталось жить?
Каких-нибудь там лет сто -
лет сто потянуть этот лёгкий вдох
и выдохнуть так: прости.
А все твои спутники… дай им Бог
забыть тебя на пути -
в тот край, где гобой протрубит отбой
и ангел погасит звезду,
куда никто не пойдёт за тобой,
а я за тобой – пойду.
* * *День за мыслями грешными
пролетел, прохрустел -
шоколадом с орешками,
шелухой новостей,
и румяное облачко
догорает, шурша, -
это райское яблочко
или это душа.
Ты уж, душенька, старишься,
а туда ж – кочевать
да вдали от пристанища
своего ночевать!
И опять моя странница,
погуляв в небесах,
обещает исправиться
и меня не бросать.
Прийти к тебе ни с чем, как есть -
всё потерялось по дороге:
коротенькое слово «честь»,
коротенькая мысль о Боге,
сухой вопрос какой-нам-толк?
сухой ответ да-никакого…
и некий долг-зубами-щёлк,
и непонятно чьи оковы.
Мы наживём, дай только срок,
с тобой не меньше, чем имели,
и сложим всё, в чём будет прок,
в коробку из-под карамели.
Ты скажешь: «Сколько набралось
сокровищ караван-сарая!» -
перебирая горстку слёз
и вздохов гроздь перебирая.
* * *Зелёного неба, весёлого неба края,
смотри, зацветают тяжёлой лиловой сиренью -
и низкие птицы, неправильно небо кроя,
рисуют на нём долгожданной грозы появленье.
Пора нам, гроза, собираться в недолгий наш путь:
ребёнок юлу раскрутил – и в природе жужжанье,
пора разрушать… это только потом как-нибудь
мы в бархатной с вами походим по дому пижаме!
Вот-вот он распляшется, этот сиреневый бунт -
и надо навстречу послать ему доброе слово.
Уж как ни бедны мы, а каждому хватит на фунт,
к примеру, хоть лиха– отчаянного, грозового!
И кто его знает, что наземь сорвётся с высот,
а что не сорвётся, хотя раскачается тоже, -
но каждый в кулёчке свой собственный фунт понесёт:
фунт лиха, изюма… уж это кому что дороже.
* * *И мы плывём весеннею водой -
часов не наблюдая, но старея.
Уходят вдаль своею чередой
деревья, зданья, голоса, и время,
и образы – как коротки их дни
и как скупится вечность на уступки!.,
и образы – как лёгкие ладьи,
ореховые хрупкие скорлупки.
Куда же мы от них – в какую даль,
в какую жаль… кому мы их оставим?
Миндаль был сладким, горьким был миндаль -
и двойственным таким, таким лукавым!
Вкусив искусств… но не об этом речь -
речь всё о той же самой одиссее,
когда не удаётся уберечь
скорлупку-память на воде осенней.
PONTO DEI SOSPIRIНосить улыбку на устах,
как птицу на руках,
и хохотать, никем не став,
оставшись в дураках,
и знать: пока растёт трава,
ты точно будешь жив,
и заучить свои слова,
и не хотеть чужих,
не думать о минувших днях
и о грядущих днях,
и вздох рассеянный ронять -
и забывать поднять…
И, улыбнувшись в полный рост
в глаза чужих химер,
подумать: здесь построят мост -
Мост Вздохов, например.
* * *Какой золочёный учёный паук,
магистр беспечных наук,
ткал просто из воздуха – снов и теней -
материю жизни моей?
Такая непрочная… рвётся в руках
и крошится, и не удержишь никак,
и годы идут, и трещит всё сильней
материя жизни моей.
А глупой душе этот треск незнаком -
ей всё бы порхать по твоим облакам:
душе невдомёк, что трещит всё сильней
материя жизни моей!
Возьми-ка, дружок, на свои облака
хотя бы два-три золотых лоскутка:
надставить – на несколько солнечных дней -
материю жизни твоей.
* * *Рассказать, как лунатики падают с крыш,
до небес дотянувшись едва лишь?
Но тебя уже нет… ты всё время спешишь -
и всё время везде успеваешь.
Это только меня полоумная плеть
подгоняет, считая секунды,
это мне одному никуда не успеть -
никуда не успеть ниоткуда.
Слава тем, кто с иглой, слава тем, кто с метлой,
слава тем, кто встаёт в полседьмого -
и кого не смутит никакой поцелуй,
никакое сердечное слово:
и да стелется шёлком под ними проспект,
да продлятся их дни и их полдни!
Я тебя на руках понесу, чтоб успеть
до закрытья – чего, я не помню.
Значит, вечная слава тебе и хвала,
что на свете на чёрном… на белом
ты начать успеваешь и кончить дела -
и что любишь меня между делом.
* * *Безо всякой такой сноровки,
ничего не умея вовсе,
понимая, что это глупость
и что этому грош цена -
из меня можно вить верёвки,
из меня можно делать гвозди,
из меня можно строить крепость,
если крепость тебе нужна.
Хочешь – скипетром и державой,
хочешь – свечкою к аналою,
хочешь – кроткой улыбкой Будды
под ногами, в пыли, в золе… -
одного из меня, пожалуй,
не получится: стать петлёю
для тяжёлой твоей свободы,
придавившей тебя к земле.
* * *На тему жизни, смерти и любви -
не хватит ли об этом, не сказать ли
о чём-нибудь ещё?
Да всё некстати,
что кроме жизни, смерти и любви.
А слово кружит бабочкой ночной
меж трёх миров, предложенных на пробу, -
и все они, увы, не так уж чтобы…
да где же взять какой-нибудь иной!
И слово кружит, а века гудят,
века растут – планета молодая
стареет… слово кружит невпопад,
всё примеряясь, медля, выжидая -
крылатое такое существо
без страха и, должно быть, без упрёка -
порхает, не касаясь ничего,
всё около, всё близко, всё далёко.
* * *Вечереет, и темнеет, и пустеет наша жизнь,
и часы идут, а парки… нет, не парки – шелкопряд
