Антология - Поэзия Африки

Мы подходили к перекрестку,
Где поджидала нас разлука…

Я медлил с выбором дороги.
Вдруг в сумраке моих сомнений
Зажегся свет твоей любви, —

И ярко осветил мне путь
Единственный…

О мать-земля,
Мы в храм к тебе пришли,
Мы сыновья земли.
Босой пастух,
Пригнав домой коров,
Стоит безмолвно с дудкой тростниковой,
Не стряхивая капель дождевых, —
Так ждут рассвета для неспетых песен
Росою окропленные птенцы.
Толпятся у реки ночные тени
И ласково склоняются к земле…
У очагов усталые крестьяне
Рассказывают небылицы
О давних-давних днях…
Зачем мы просим милости покорно,
Мы, сыновья земли?
Кого мы молим робко и смиренно,
Когда сердца поют, а губы плачут,
Костер пылает, как земное солнце,
Взлетают искры,
Затмевая звезды,
И в гулких тыквах плещется вода,
Вода могущей Вольты.
А мы, босые нищие в лохмотьях,
К хозяину приходим за подачкой.

Заходите, ребята.
Ровно в семь.
Посидим, поболтаем за рюмкой вина,
Вспомним старые времена.

И вот
Ровно в семь
Вваливаемся толпою к Сэму.
«То-то, думаем, будет веселье,
Ведь он у нас заводной».

Заходите, дорогие, все заходите:
Коротышка Ди, и Кобина,
И Джон со своею женой,
И Офори вместе с женой.
А это моя половина —
Лу.
Познакомились с ней в Колумбийском колледже,
Когда я был в США.
Правда же, хороша?

И верно, женщина — первый класс.
Ослепительна, как певица.
Ноги —
хоть выставляй на витрине.
Изумительный бюст.
А волосы —
не оторвешь глаз.

Располагайтесь, ребята, как дома.

Уселись.
Лу взболтала коктейль
темно-алый —
Такие пьют на восточном побережье, —
Сэм
разносил бокалы.

Приятный был вечерок.
Болтали мы, пили вино,
Наворачивали котлеты
И лихо отплясывали рок
Под магнитофонные ленты.

Тем временем Лу изводила нас
своею заботой.

Хотите еще вина?
Бурбонского виски с содовой?
Угощайтесь.
Пейте в свое удовольствие.
Спасибо друзьям из посольства:
Напитки
у нас
в избытке.

Сэм сидел у окна
И, устало
глядя в ночную мглу,
Осушал бокал за бокалом.
Ни слова.
Ни взгляда на Лy.

Его жена
между тем
блистала.

Мы лихо отплясывали рок
И ели
все, что она
подавала,
До отвала.

А Сэм сидел у окна —
И ни слова.

Странно было смотреть на него —
Такого прилизанного и лощеного,
Охолощенного
Ангелом
с платиновым мечом.

Мы простились с ними под утро.
Они стояли, держась за руки,
У открытой двери,
в подъезде;
Сэм не сводил взгляда
С бледнеющих созвездий.

Сейчас он войдет в дом
И, закатав рукава,
Примется устранять беспорядок,
Оставленный нами,
духами,
Которых вызвал из прошлого
Опрометчивым приглашеньем.
Что поделаешь?
Жизнь такова.

Потом они улягутся спать.
Назавтра
После привычных объятий —
Пятнадцать лет
их жизни брачной —
Сэм проснется
такой же мрачный,
Сделает две-три затяжки
И выпьет свое молоко с медом
Из тончайшей
фарфоровой
чашки.

Потом —
Благо отпуск еще не кончен —
Свернется клубком на кушетке
И будет читать заметки
В журнале «Тайм»
(Свежий номер, только что из Штатов).
Даже не взглянет на снимки
Черных девушек — своих землячек.
Только со старческим вздохом
Уронит:
«Вот потаскухи!»

Скажи нам, милый Сэм
(Хоть шепотком) —
Куда подевался твой огонек?
Твой огонек былой?
Отчего ты все время не в духе?
А может, спросить у нее,
Какая в душе у тебя
рана?
Может, спросить у нее, Сэм,
У платиновой Лу
Из Нью-Орлеана?

По косматой траве я сошел к очертаньям Нептуна
И вошел в оживленные струи, ища покоя,
Охлаждал свое сердце в объятиях моря,
Ибо тяжесть ненастья, свинцом давившая плечи,
Отступала у легких стежков прибоя.

Я видел
Бело-зеленую голубизну Атланта,
Охранителя неба и знатока глубин,
Который дыханьем колышет легчайшие руна раздумий
И возвышает мысль.

Но в этом ли только твое волшебство, о море?
Твоя необъятная красота
Отступает от скудных прибрежий далеких стран,
Где безутешная Афродита склонилась над прахом Адониса.
Плещется, хлещет, плачет море,
Стонут, ревут и бормочут его голоса;
Вздохи и песне подобные жалобы,
Посвисты, стоны, протяжные крики,
Необъяснимые грохоты, громы и гулы
В сладчайших песнях, лишенных мелодии,
Сливаются в рокоты-вздохи и шепоты-громы,
Сплетаются, глохнут, уносятся,
И замирают,
И замирают,
И мягкая тишина обнимает море.
Но вот носовые звуки
Полных бегущих октав
Бряцают тяжелыми струнами.
Сверкают под пальцами клавиши:
Многоголосая, многоголосая
Неуверенная мелодия
Начинается вновь —
Гром, шипенье и плеск,
Высокогорные ноты несутся лавиной,
А вдалеке — прохладные, спелые, как плоды,
Мирно дремлют округлые волны.

Шорох, шорох, поспешный шорох:
Небо вступает в борение звуков.
Острые рыбки стучат по дробящейся глади —
Дождь над Атлантом,
Дождь над Атлантом.

Но вслушайся,
Только внимательно вслушайся:
Сквозь хаос внезапный и четкий порыв,
Подобный мысли, порвавшей оковы,
Волны катятся вечно,
Волны катятся вечно.

В острых ритмах, лишенных мелодии,
Разве чайка нам не приносит вести с соленого неба?
Разве гром не выносит жемчужин со дна океана?
Разве на своде небесном бессмысленны туч письмена?
Но этого нам не услышать.
Но этого нам не увидеть.
Но этого нам не узнать.

Разве смертный греческий бог,
Превращающий наши земные созвучья
В высокие песни,
Не свидетельство нашей земной высоты,
Не слушатель наших жалоб,
Не наш сосед по жилищу?
А может быть, боги, принявшие образ людской,
Нисходят сюда ослеплять нас, смертных,
И вечно бряцать на немолчных струнах?

Разве бесчисленные чудотворцы,
Чтецы и отгадчики тайн природы,
Мы, сыновья большелобых муз,
Частицы бескрайней души человечества,
Не вбираем в себя ужасную силу играющих звуков,
Когда под нависшим небом
Пляшут атомы моря?

Под звездным куполом небес
Сидел я, наблюдая,
Как тихая,
Спокойная луна,
Расправив паруса,
Плыла своей дорогой.

Ей словно было все равно,
Какой удел назначен ей природой…
Она плыла,
Не ведая сомнений,
И молчаливо улыбалась
Чуть свысока.

И тут,
О Африка,
Земля великих фараонов
И пирамид, чье сотворенье
Подчинено неведомым законам,
О Африка, отечество мое,
Тут я подумал о тебе:
Ты, как луна, плывешь,
Вознесши парус.
Но край обетованный —
Где он?
Ответь мне, Африка,
Куда плывешь ты?
Вспять?

Туда, где барабан будил зарю,
Где пальмы, исцелованные солнцем,
Отбрасывали тень на хороводы;
Вспять, к тем наивным временам,
Когда, из страха пред богами,
Девицы бережно хранили честь свою
И юноши пороков избегали;
Назад,
Под крыши тростниковых хижин,
Где среди тьмы царили доброта,
И утешительство,
И суеверье?

Или вперед?
А впереди?
Трущобы,
Дома и люди — мусорная свалка,
Где нищета с бездольем свили
Себе гнездо,
Где все — тоска и мрак.
Вперед! А впереди?
Проклятье фабрики,
Чудовищная мельница,
Которая стальными жерновами
Стирает в прах отпущенный нам срок.

Вперед? А впереди?
Вонючий дух
Средневековых зверств,
Там ястребы арийского происхожденья
Под жадный клекот своих бомб и пушек
Доказывают миру превосходство
Над низшей расой.
Вперед, к цивилизации?

К грохочущим машинам
И беспардонным барышам —
Залогу неизбежности
Смертельной схватки?

Вперед,
В хитросплетения законов
Адама Смита,
Которые переворачивают рынки,
А сердцам
Дают такую крепкую закалку,
Что люди могут сжечь и утаить
То, чем полмира можно прокормить.
И пусть полмира с голоду сдыхает.

Назад?
К источнику всех нравственных начал,
Любви ко ближнему
И страху перед богом,
Которые живут в непросвещенных душах,
Свободных, радостных,
Открытых для добра?

Луна плывет
Спокойно и безмолвно
По звездами усыпанному небу
Издревле предначертанным путем;
Плыви и ты, отечество мое!
Изведаны дороги. Парус поднят.
Плыви, о Африка…
Но край обетованный —
Где он?