Александр Тиняков (Одинокий) - Стихотворения

Сестрою смерти речь людская
Войну неправо нарекла:
Война – свирепая и злая –
Вершит не мертвые дела.

Не к смерти, хилой и костлявой,
Бойцы стремят свои сердца,
А к жизни, сладостной и правой,
К могучей жизни – до конца!

И смерть в сраженьях не почетный,
А только неизбежный гость, –
И жизнь – с улыбкой беззаботной
Бросает ей за костью кость!

Но мчится весело в атаки,
Но кроет дерзким дымом твердь
И в бой зовет в огне и мраке: –
Поверьте, юные, – не смерть!

Порыв стремительный героя
И горький плач его жены –
Все это – наше, все – земное
И чуждо смертной тишины.

Пускай страданий слишком много,
Склонить мы головы должны,
Как перед мудрой волей Бога,
Пред неизбежностью войны.

И мы не можем, не страдая,
Понять, как сладостна любовь,
И нам мила краса земная,
В которой – слезы, боль и кровь.

Я радуюсь утренним зорям,
И зорям вечерним я рад,
И Демоны болью и горем
Моей тишины не смутят.

Все в жизни – сиянье и благо,
Все в мире земном – красота,
Везде живоносная влага
Божественных Сил разлита.

Обиду, позор, неудачу
Приму я как сладостный дар
И, в узы попав, не заплачу
И встречу – без гнева – удар.

И счастью, и скорби, и муке
Я нежно и трепетно рад,
Всему простираю я руки,
Как ласковый, любящий брат.

Но если бы ангел из рая
Был Господом послан за мной,
Его бы я встретил, рыдая,
Его б я не принял душой!

Люблю мое хрупкое тело,
Больную и глупую плоть, –
И лучше земного удела
Не даст мне удела Господь.

Быть может, в огромной Вселенной
Есть много прекрасных миров,
Но здесь и былинкой смиренной
Остаться навек я готов.

Страданья, печали и горе
Готов я нести без конца
И славить небесные зори
Словами земного певца!

В мой срок я выполз из яйца
На Божий свет свирепой коброй,
Шипя, приветствовал Творца
И начал жизнью жить недоброй.

Птенцов, лягушек и мышей
Я убивал мне данным ядом
И жил один среди камней,
Презренно-грозным, грешным гадом.

Семья шумливых обезьян,
Меня завидев, убегала,
Сам Тигр – владыка наших стран –
Боялся гибельного жала.

Куда бы яд ни проник,
Туда и Кали низлетала…
Но как-то в лес пришел старик
И сел под деревом устало.

Привычной злобою томим,
Ужалил старого я в ногу, –
Но смерть не реяла над ним
И я почувствовал тревогу.

Когда же он лучистый взор
С любовью на меня направил,
Познал я грех мой и позор
И жизнь разбойничью оставил.

И с той поры я за святым
Ползу смиренно по дороге
И сердце гада – раньше злым, –
Я ныне радуюсь о Боге!

Мне ни счастья, ни покоя
Не дал праведный Господь,
В грудь вложил мне сердце злое,
Гордость – в ум и похоть – в плоть.

И, послав меня на Землю,
Приказал Он мне: «Живи!» –
Я Его завету внемлю,
Я иду на свет Любви.

Темный, слабый и распутный,
Часто я впадаю в грех,
Упиваясь влагой мутной
Унизительных утех.

Я страдаю и болею,
Проклинаю, плачу, злюсь,
Но о прошлом не жалею,
Мук грядущих не боюсь.

И пускай лихим позором
Жизнь моя меня томит!
И пускай змеиным взором
Смерть меня заворожит!

Пусть не знает ум покой,
И не знает счастья кровь,
И бунтует сердце злое, –
Верю в Божию Любовь!

В дни паденья и страданья,
В страхе, злобе и стыде,
Верю свято в оправданье
Я на Божием суде!

Когда придет моя пора,
Когда ударит час разлуки
И ты – Суровая Сестра –
Ко мне протянешь властно руки, –
Не отступлю, не прокляну,
Не содрогнусь перед тобою:
Уста безропотно сомкну,
Глаза бестрепетно закрою.
Когда прикажет Господь,
Прерву мой труд и без печали
Земле и тленью вверю плоть,
А Сам уйду в иные дали!

Я нищий слепой. – У забора
Покорно с утра я сижу
И круглую чашку для сбора
На хилых коленях держу.

Сильней разъяряется солнце,
Сильней накаляется мрак,
У чашки нагрелося донце
И брошенный жжется пятак.

Порою меня осторожно
Бродячий обнюхает пес
И дальше помчится тревожно,
Отдернув испугано нос.

Порою ребенок пугливый
Заплачет, увидев слепца,
Порой ветерок торопливый
Коснется крылами лица.

Порой мне колени зацепит
Нарядная дама зонтом –
И надолго радостный трепет
Пробудится в сердце моем.

И долго я слушаю жадно,
Как тукает в плиты каблук,
И сердцу легко и отрадно
Ловить затихающий звук.

О мраке моем забываю,
О том, что я нищий урод,
Слепой я иль зрячий – не знаю,
Но зрячее сердце поет!

В любви глубокой нет желаний,
Она безмолвна и тиха,
Она не ведает страданий
И недоступна для греха.

Она взаимности не просит,
Ее родник неистощим,
Она разлуку переносит
С терпеньем светлым и святым.

Когда же Смерть придет к любимой
Или к тому, кто любит так,
То задрожит неодолимый
И загорится мрак.

И уронив из рук секиру,
Опустит очи Азраил,
И станет трепетному миру
Понятна призрачность могил.

Ладан поднимался, своды застилал,
Хор тоскливо плакал, тихо замирал…
И напев тяжелый к окнам светлым плыл
О грядущей Смерти грозно говорил.

А лучи смеялись, в окна забегали,
Меж собой сплетались и с собою звали
К небу голубому, в неземной простор
Выше темных храмов, выше светлых гор.

Сизый дым сгущался, стены одевал
И напев о Смерти все грозней звучал,
Скорбные моленья к сводам улетали
И, вверху разбившись, в ужасе рыдали.

А лучи горели, в окна забегая,
Дымчатые волны светом озаряя,
И о Жизни яркой бодро говорили,
И из храма к небу светлому манили.

И проник всем в душу их напев веселый,
О грядущей Смерти стих напев тяжелый,
Смолкнули рыданья, в страхе оборвались…
Через окна быстро в храм лучи врывались…

К Жизни и к Веселью бодро призывали,
И, забыв о смерти, к небесам взлетали
Радостной волною радостные звуки,
Проклиная горе и былые муки

Далеко протянулось болото бескрайное
И царит над ним сонная тишь.
Только дремлющий шепчет камыш –
В его шелесте жалоба тайная.

Над болотом лазурное небо горит,
Вечно яркое солнце сверкает,
А под небом сверкающий чибис летает
И с вопросною мукой кричит.

Не рыдай, белый чибис, безумно!
Вечно будет болото бесшумно
Под сверкающей ласкою спать,
Вечно будет болото молчать,
Перестань, белый чибис, рыдать!

Поднимись и скорей улетай
От болота в неведомый край,
Где не знают про муки, страданья,
Где нет сонного зноя, молчанья,
Нет стоячей воды колыханья…

Я устал… Не хочу, не могу больше жить.
Я хочу умереть… Умереть… и с Сознанием гнить.
Я хочу слышать треск над собою надгробных свечей,
Я хочу ощущать в своем теле работу червей,
Я хочу обонять от себя трупный запах гнилой
И недвижный лежать я хочу под землей.

Тесные стены зловонные,
Призраков мучащий рой,
Звуки, гниеньем рожденные,
Тьма и бескрайний Покой.

Жидкость кроваво-свистящая,
Шорох и кучи червей,
Вечно могила молчащая,
Царство бесформенных змей.

И когда в тюрьме зловонной, тьмой и смрадом напоенной,
Сознающий и безгласный буду скорбно я лежать,
И видений рой ужасный вереницею неясной предо мною
проплывать,
О, тогда, хочу я страстно, безгранично, непреклонно
Свод небесный отдаленный, озаренный увидать.

Там среди светил лучистых, вечно ярких и огнистых,
Мной любимая планета будет радостно светить,
И ко мне в приют скелета волны ласкового света будет
тихо лить
И с улыбкою привета светом ярким, золотистым
И сияньем своим чистым из тюрьмы моей землистой будет
вверх манить.

И, припомнив все Страданья, мрак и холод Умиранья,
Высоко в простор небесный взглядом мертвым я взгляну,
И к лучам звезды прелестным из темницы своей тесной
остов рук я протяну,
И, нарушив сон чудесный раздирающим рыданьем,
Воплем жалобы, стенаньем тишь Молчанья всколыхну.

Но взамен мольбы могучей, полный слез и Скорби жгучей,
Я, томимый жаждой Счастья, лишь шипение издам.
Без надежды на Участье, точно тусклый луч в ненастье,
поплывет оно к лучам
И, полно мучений Страсти, вверх поднимется за тучи,
И дыханием вонючим, отвращением тягучим, все оно
наполнит там.

И земли могильной глыбы от меня отступят прочь,
Черви грудой безобразной из могилы уползут,
И туманы дымкой тяжкой ту планету обовьют,
А меня навек покроет ледяная, злая Ночь

И, оставшись одиноким, буду тихо я лежать,
И довольный, без желаний, над собою хохотать.

Я жить не могу настоящим,
Я люблю беспокойные сны.
Бальмонт «В безбрежности»

Я ехал дорогой степною,
Тихонько бубенчик звенел,
Вверху, высоко надо мною,
Свод неба сверкал и горел.

Поля, утомившись, молчали,
Безжизненно было кругом,
Лишь травы седые шептали,
Пред вечным задумавшись сном.

И слушал я шелест их странный,
Бубенчиков звону внимал,
И тихо из бездны туманной
Рой смутных видений вставал.

Воздушные тени мелькали,
Сливались с сияньем луны
И пеньем своим навевали
Пленительно-нежные сны.

И в тумане над землею, под бесстрастною луною
Все быстрей они кружились,
И смеялись в упоеньи, и, чуть слышны в отдаленьи,
Их напевы доносились.
Они тихо напевали и с собою призывали
В неземной, чудесный край,
И, протягивая руки, в исступленьи страстной муки
Обещали Счастья рай.

«Бесшумной толпою над спящей землею
Наш вьется, играя, причудливый рой.
Нас Тьма окружат, нас Месяц ласкает
Но мало нам ласки Луны ледяной!

Нам хочется жгучих объятий могучих
И знойную сладость Любви испытать,
В восторге безбрежном, в Томленьи мятежном
Мы хочем, забывши о всем, целовать.

Мы хочем кружиться, купаться и виться
В потоках лучистых горячего света,
Но мы исчезаем, бесследные, таем
При отблесках первых дневного рассвета.

О, приди в наш рой неясный,
Солнца светлых сын лучей!
Взором трепетным и страстным
Оживи нас и согрей.

К груди нас прижми мятежной,
Полной Страсти огневой,
О Любви нам песню нежной,
О земной Любви пропой!

Мы ответим тебе песней дивной без слов
И, кружась над тобой, гимн Любви запоем,
И с печальной Земли в чудный край облаков
На незримых крылах мы тебя унесем».

И с безумною страстью звучали
Их напевы над спящей Землей.

И все громче они умоляли,
Все настойчивей звали с собой,

И кружились, носились, рыдали
Над туманом в выси голубой,

И все выше и выше взлетали,
Увлекая меня за собой.

Я очнулся. Бубенчик веселый болтал,
Тихо спала земля, утомясь,
И при лунном мерцаньи искрясь,
Над землею туман проплывал.

Грустно вяли георгины,
Листья желтые шумели,
Нити белой паутины
В светлом воздухе блестели,
А под небом строем длинным
Журавли на Юг летели.

Улетали, исчезали
В бездне света журавли,
И манили нас, и звали
Выше, к Небу, от Земли.
И подняться мы желали,
И подняться не могли.

Мы тихонько увядали,
Как осенние цветы,
Мы, не живши, умирали,
Без расцвета красоты,
С скорбным шумом облетали
С нас последние листы.

Но хотелось нам высоко
С журавлями улететь,
И оттуда песнь Упрека,
Песнь призывную пропеть,
И в просторе огнеоком
В бездне света умереть.

Догорали дрова, и камин погасал,
Ночи сумрачной тень надвигалась на нас,
Бледный месяца луч к нам в окно забегал
И, скользнув, без следа за туманами гас.

Ты вздрогнула во тьме и, желаньем горя,
Твою руку пожал я горячей рукой
И впервые сказал тебе «ты», говоря:
«О, не бойся, мой друг! не дрожи! я с тобой!»

Чуть пожатьем немым мне ответила ты,
Мрак глубоких очей чудным светом блеснул,
Пышно в сердце Любви распустились цветы
И к послушной руке я губами прильнул.

Мне молчать и страдать больше стало невмочь,
В упоеньи Любви я признанья шептал.
И, казалось, светлей улыбалася ночь.
Догорали дрова и камин погасал…

Сучья голые каштанов бьют в мое окно,
На душе моей печально, на дворе темно.
Ночь так робко зажигает в небесах огни,
Но не светят и не греют – мертвые – они!
Лампа тихо догорает, тишина шуршит,
Старый темный дом угрюмо непробудно спит.
Трудно, тяжко волноваться, одному страдать!
Погашу я лучше лампу и залягу спать…

Я хотел бы быть птицей могучей,
Я хотел бы высоко взлететь
И, поднявшись за хмурые тучи,
Песню огненной Страсти пропеть.

И напев мой, как звон музыкальный,
Обаятельный, ласковый, нежный,
То, как гаснущий месяц, печальный,
То, как молнии вспышка, мятежный.

Тебя песней баюкал бы сладкой,
Тебе б легкие сны навевал
И, нагрянув нежданно украдкой,
В страстных звуках томил и сжигал.

Ты б открыла окно, мне внимая,
И глаза бы ко мне подняла,
И, Бессилью себя отдавая,
Мне себя, всю б себя отдала.

Опьяненная чарой эфира, лежала она на кровати,
Смоль волос выделялася резко на матовом фоне лица и на
белой подушке,
И бессильные руки вдоль тела лежали,
И высоко под девственным платьем поднималася юная грудь,
И улыбка сквозила смущенно на алых, упругих губах.
Полный чувства святого: Любви-Преклоненья,
К изголовью ее тихо я опустился
И тихонько, безвольно руками обвил ее стан,
И пожал едва слышно.
Распахнулася кофточка скромная – краюшек белых грудей
Чудным светом манящим и чистым сверкнул,
Я к нему, полный чувства святого, губами прильнул.
Знаю я – в этот миг она видела дивные сны,
Она в мире нездешнем жила,
И я богом ей светлым казался.

Протекали часы опьяненья, блаженства,
Дивный мир уходил, расплывался, и снова сходились
унылые стены,
И из мира видений пред ней лишь одно уцелело:
Обнаженная грудь и на ней поцелуя святого следы,
И склоненный к подушке тот Бог, что ее целовал.

С этих пор для нее навсегда я остался сияющим Богом.

Туманной толпою виденья слетели
И звонко запели вверху надо мною.
Спускается ниже лазурное небо,
Алмазные крылья шумят и трепещут;
Лечу я, – и синие волны играют,
Душистые волны ласкают меня.
Все выше и выше к чудесным пределам
С земли подымаюсь незримый и легкий.
И звезды, могучие звезды улыбкой привета
Дарят меня, гостя далекой земли.
Тебя я, звезда дорогая, заметил,
Когда еще был на земле полной Горя.
К тебе я душою стремился, я жаждал тебя и искал.
И вот ты теперь предо мною.
Сплетаюсь с лучами, сиянье впиваю,
Светлей становлюся, в лучах утопаю.

Без конца лобзанья, вихрь объятий бурных,
Аромат кос влажных, блеск очей лазурных,
Шепот, полный тайны, робкий и неясный,
Скрип кровати легкий, тихий, сладострастный.
Косы распустились и глаза блестят,
Грудь волною ходит, сброшен прочь наряд
И бесстыдно топчет Страсть его ногой,
А любовь уходит робкою стопой.

Долго пела вьюга надо мною,
Долго выл свирепый ураган,
Но вперед все слабою стопою
Шел я через сумрак и туман.

И дошел я до стены высокой,
И упал на землю я без сил,
Утомленный, слабый, одинокий,
И победно ураган завыл.

Но недолго буря ликовала,
Неподвижным мало я лежал.
Что-то нежно робко прозвучало
И твой образ предо мной предстал.

И поднялся я усталый, одинокий,
Грудь в грудь столкнулся со стеной,
А она, смеяся, в край меня далекий
Ласково и тихо звала за собой.

Приветливо лампа горела,
По комнате свет разливая,
А Топка умильно смотрела,
Хвостом деликатно виляя.
Смотрела она, как дымились
Сосиски, где сахар лежал,
И глазки так жадно искрились,
И хвостик так нежно вилял.
«Ну, Топка, на место! Довольно.
Скорей на кушетку. Ну, ну!»
И Топка покорно, безвольно
Идет, хоть глотает слюну.
«Ну, умница Топочка!» Топка кусок,
Забывши все, сладко грызет.
Вот села и, сделав потешный прыжок
Опять на кушетку идет.