Александр Тиняков (Одинокий) - Стихотворения

В утомительном бездельи
Провожу за днем я день,
И в моей угрюмой келье
Тишина царит и тень.

Сквозь опущенные шторы
Не пройдет ни луч, ни звук.
Приучил ко тьме я взоры.
Стал пуглив я, как паук.

Часто зеркальце снимаю,
В руки хилые беру
И с собою затеваю
Недостойную игру.

Наслаждаюсь я безумно
Повторением гримас…
Незаметно и бесшумно
Подползет вечерний час.

Постучавшись осторожно,
Лампу мне подаст слуга, –
Встречу я его тревожно,
Как смертельного врага.

Он уйдет – и вновь упорно,
Без начала и конца,
Буду злостно и позорно
Искажать черты лица…

Пусть удел мой печален и горек,
А виденья кошмарны и жутки:
За больничным окошком есть дворик,
Где зобастые крякают утки.

Где геройски петух распевает,
Где хлопочут, нахохлившись, куры
И в борьбу из-за кости вступают
Воробьи близ собачьей конуры…

А за двориком тихая Пряжка,
А за Пряжкою стены и крыши…
И мне больше не больно, не тяжко,
Сердце бьется спокойней и тише.

Вновь младенчески ясен и чист я,
Вновь под липами с няней сижу я,
Надо мною колышатся листья,
Заливаются птицы, ликуя…

И с беспечным восторгом во взоре
Отдаюся весне я пришедшей!..
…А за мною в глухом коридоре
Непристойно кричит сумасшедший…

Пасущийся в полях, беспечно-мудрый скот,
И пахарь за сохой, и бабочка над лугом, –
Со всеми вами в лад душа моя поет
И сердце мне велит быть вашим добрым другом.

Вы созданы, как я; мы в должный час умрем;
Мы дышим, и живем, и радуемся вольно;
Усталость нас дарит отдохновенным сном;
Нам сладко от любви; нам от страданий больно…

Когда же вижу я машин стальную плоть
И страшную в них жизнь, – бессмысленно-тупую, –
Тревоги я в себе не в силах побороть,
И тяжкий, темный страх я перед ними чую.

Когда аэроплан сквернит святую твердь,
Я думаю в укор безумному народу:
От Бога сладостней приять и труд, и смерть,
Чем взять у сатаны бессмертье и свободу.

Я мыслю: дохлый пес, что тлеет и смердит,
Прекрасней и живей, чем та стальная муха,
Которая сейчас под тучами парит,
В которой нет любви, и разума, и духа!

Визжат гудки автомобилей,
Волнуя городской хаос,
А где-то дремлют души лилий,
Которые любил Христос.

К заветам Господа не чутки,
Пред сатаной мы пали ниц,
Мы – палачи, мы – проститутки,
Мы лживей и смрадней лисиц!

Из камня мы громады строим,
Из стали делаем зверей
И, точно псы пред смертью, воем
При мертвом свете фонарей.

И в нас, как нищая малютка,
Душа больна от ран и слез,
И нам подумать стыдно, жутко,
Что к нам опять придет Христос!

На дивный запах Божьих лилий
Дадим мы Господу в ответ
Лишь смрадный дух автомобилей
Да сумасшедших дикий бред.

Заря погаснет над Невою,
И облака, как пауки,
Повиснут низко над землею,
И я завою от тоски.

Смертельным ужасом объятый,
Я побегу от пауков
Рысцою мелкой, виноватой,
Вдоль неприветливых домов.

Но лапой цепкой, студенистой
Меня, настигнув, схватит гад,
И в душу мне вольет нечистый
И соблазнительный свой яд.

Я – как паук за паучихой –
За проституткой поползу
И – свирепея, ночью тихой
Ее в постели загрызу.

Он в будни мерно за сохою
Шагал в ликующих полях,
А в праздник – с песней удалою –
Гулял и гикал в кабаках.

В избе, пропахшей горьким дымом,
Под ледяной метельный смех,
Он, как медведь, дремал по зимам,
Закутавшись в овечий мех.

Но лишь весною начинала
Чернеть полей окрестных ширь,
Душа в нем дивно оживала,
В нем просыпался богатырь!

И снова твердым, мерным шагом
Он шел за верною сохой
По зеленеющим оврагам
Под дружелюбной синевой.

Звенела летом легким звоном
Его блестящая коса –
И с быстрым падала поклоном
К его ногам лугов краса.

Во дни июльской грозной страды
С него стекал кровавый пот,
Но он не знал ценней награды,
Чем урожайный, хлебный год.

Когда ж кончался птичий гомон
И осень в мир несла тоску,
То – вечный труженик – цепом он
Стучал задорно на току.

Потом он сыпал емкой мерой
Зерно златистое в мешки
И ехал с мельницы весь серый
От пыли, пота и муки.

И за весной весна летела,
И за годами шли года,
Но в нем не никла, не хирела
Душа под бременем труда.

И встречен смертью роковою,
Он умер сразу, не болев,
В саду, под яблонью, весною,
Под птичий радостный напев…

Вот почему порой не ладит
Мой дух с весельем городским:
Во мне живет мой старый прадед
И манит к нивам золотым.

Зовет старик к родным избушкам,
К зеленым отчим рубежам,
К осенним радостным пирушкам
И к тяжким, сладостным трудам!

В холод, в оттепель и в зной
Мимо серых, дымных хат
Ходит бравый отставной
Николаевский солдат.

И хотя на днях ему
Стукнет восемьдесят пять,
Бодро носит он суму
И не хочет помирать.

А когда бывает пьян,
Он поет про старину:
Про Малаховский курган,
Про Венгерскую войну.

С ярким пламенем в глазах
Говорит он про врагов,
И объемлет жуткий страх
Простодушных мужиков.

Рты раскрыв, они глядят,
Как в них метит костылем
Расходившийся солдат,
Точно въявь он пред врагом…

А когда Японец нам,
Обезумев, стал грозить,
То старик пришел к властям
И сказал: «Хочу служить!»

Видел я потом: рыдал
Старый, будучи не пьян,
И – рыдая, повторял:
«Наши сдали Ляоян!»

Будя бубенчиком лужайки,
Простор тревожа полевой,
На дребезжащей таратайке
Куда-то едет становой.

От пыли сер помятый китель
И сед его повисший ус –
И каждый деревенский житель
Снимает перед ним картуз.

Не зная долгих остановок,
Всегда он мчится средь полей
На гул кабацких потасовок,
На крики буйных бунтарей.

Сожгут ли сена стог в усадьбе
Иль конокрада свалит кол,
Умрет ли пьяница на свадьбе, –
Он все заносит в протокол.

К купцам, известным в околодке,
Он заезжает на лету,
С дороги, крякнув, выпьет водки,
Похвалит дочек красоту, –

И мчится дальше в ночь глухую
На зов настойчивый и злой,
И будит тишину ночную
Его бубенчик удалой.

И так всю жизнь. Без пыли седы
Теперь концы его усов,
Но так же в мире часты беды
И змей греха многоголов!

Быть может, пулею шальною
Из-за угла его сразят
И вольнодумной болтовнею
Его могилу оскорбят…

Но в бессознательной отваге
Он примет горькую судьбу
И – верен долгу и присяге –
Опустит руки лишь в гробу!

Угрюм и толст, – как ястреб, зорок,
В домашнем сером пиджаке
Помещик въехал на пригорок
На сытом рыжем меринке.

Дружнее граблями взмахнули
Ряды веселых, статных баб,
Приказчик – с быстротою пули –
Вскочил, прервав певучий храп.

И не успев стряхнуть дремоты,
Он пред хозяином поник –
И было тяжелей работы
Вникать ему в обидный крик.

Натешась руганью ядреной,
Помещик лошадь повернул
И в зыбких волнах ржи зеленой
Поплыл и тихо потонул.

Вернувшись с поля – весь багровый –
Он чай с вареньем долго пил
В старинной маленькой столовой
И мух назойливых давил.

За ранним ужином он хмуро
Смотрел на юных дочерей,
А те склонялися понуро
Под властью сумрачных очей.

Ложась в постель, перед киотом
Шептал он древние слова,
Хоть не к молитвенным заботам, –
К подушке никла голова.

И ночью – мирною и тихой –
Он увидал привычный сон:
Поля с пшеницей и гречихой
Да ярко-синий небосклон.