Сергей Бобров - Сборник: стихи и письма
Об ритме я Вам не буду писать — скоро Вы получите, если уже не получили, большое письмо Дурылина об ритме, одобренное ритмической секцией{151}. В нем описано все — все наши ритмические новости Вы там узнаете.
В прошлую среду в «Мусагете» Сергей Соловьев читал статью о Дельвиге. Статья оказалась очень маленькой и достаточно поверхностной. Было очень много народу. Был Вячеслав Иванов, Брюсов. После лекции Иванов говорил с Сергеем Михайловичем и совершенно уничтожил его (это не было прениями). Потом читали стихи. Вяч.Иванов (хорошие стихи, но немного холодные), Бородаевский (слабо), Эллис, Любовь Столица (прекрасные стихи, но очень бесстыжие, «шалые» и «простоволосые»), потом великолепное стихотворение прочел Брюсов. Давно уж мы от него таких стихов не слыхали! Эпиграфом к стихотворению служит последняя строфа тютчевского стихотворения «Самоубийство и любовь» — Вы, конечно, его помните, только оно, кажется, не так называется{152}. После лекции произошел довольно неприятный инцидент: Вяч. Иванов подошел к Эллису и стал хвалить ему его стихи; на что Эллис неожиданно ответил: — К сожалению, не могу того же сказать и о Ваших стихах (т.е. похвалить, — С.Б.), — сплошная риторика{153}!
Иванов, кажется, был очень обижен. Это было 9-го, а 10-го в Политехническом музее был вечер, посвященный памяти Владимира Соловьева. Говорили Эрн, Бердяев, В.Иванов, Блок (собственно, он не говорил, а читали его доклад, сам он не приехал); я на этом вечере не был, a vox populi говорит приблизительно следующее: Эрн — бессодержателен был, Бердяев длинноват и больше о себе, чем о Соловьеве, Вяч.Иванов очень интересен, Блок тоже.
Вчера вышли наконец «Stigmata», очень приятная книга с внешней стороны, о внутренней не могу говорить, плохо знаю, одно скажу — в католических терцинах слишком много риторики. Вообще-то все это еще не окончательно я говорю — слишком мало литературы — а «так что-то». Ритм хороший. Ваши «Арабески» совсем готовы, но на последние листы не хватало бумаги и теперь задержка. В последней «Русской мысли» — февральской: продолжение прекрасной «Чертовой куклы» Гиппиус, чепуха Эртеля{154}, очень слабые стихи Бальмонта, переводы — интересные — из Даутендея (проза), длинная рецензия Брюсова о 16 (!) поэтах (между прочим, о Сидорове, Клычкове и Цветаевой), довольно любопытная, но сухая и с кадетизмом{155}. В «Современнике» хулиганская статья Амфитеатрова о ритме{156}.
Ну, кажется, все покамест. Остальное все по-старому. Очень недостает Вас, Борис Николаевич! Заели нас теософы! Караул! И жаловаться некому! Ходят везде, бродят, о поэзии чепуху говорят и все шипят: Ш... Ш... Шт... Шт... Штейнср...!
Кончил я моего Римбо. В прошлое воскресенье читал его биографию (составленную мною) у Крахта. Кажется, все были довольны, но были упреки в академизме, — но это у меня нарочно, я ждал этих упреков. Это будет маленькая книжка — там будет статья о жизни и творчестве Римбо, и переводы: 1) стихотворений, 2) поэмы в прозе и его «Saison en Enfer»{157}. Очень похожий на Ваши ранние симфонии и странным образом напоминающий... не пугайтесь, Бога ради, Борис Николаевич!.. Ницше — «Заратустру»{158}. Очень я боюсь об этом говорить, ибо Эллис и Нилендер, как я только скажу об этом слово, кричат, что это хулиганство... Очень простой метод отделываться...
Эту книжечку согласился издать Кожебаткин, но, к несчастью, это случится не раньше осени. Сейчас я работаю над Маллармэ, так фатально и нелепо забытым{159}.
Ну, до свиданья, милый Борис Николаевич, желаю Вам всего доброго и светлого. Передайте мой привет Анне Алексеевне.
Ваш С.Бобров.
P.S. Кожебаткин говорит, что слово «Map Иолэн» нельзя напечатать в альманахе! Как это обидно{160}!
С.Б.
14
2.VII.<1>911 Москва, Б.Афанасьевский, 17, 2.
Дорогой Борис Николаевич!
Очень мне жаль и очень перед Вами совестно, что не писал столько времени, обещав писать регулярно, но в жизни моей столько перемен и пертурбаций за последнее время случилось, что не мог я совсем никому писать. Говорю «за последнее время», так как я не писал Вам не очень уж долго: дело в том, что два мои письма не были Вами получены, — я их послал в Каир — Вы уже уехали, и они вернулись ко мне в Москву с прелестными египетскими штемпелями. А теперь уже не хочется посылать их Вам снова: теперь они мне не нравятся, да и новости, которые я Вам в них сообщал, уже утеряли свою свежесть. Так что в неисполнении своего обещания я уже не так виноват.
Сейчас в Москве тихо и пусто, все замерло — наши все разъехались — Сидоров в Курской губ., Шенрок в Греции, Дурылин на Севере, в Архангельской губернии. Тихо, никого нет.
На осень проектов у нас много — самых разнообразных. Позвольте Вам изложить один — принадлежащий мне: видите ли, Борис Николаевич, как Вам известно, о наших ритмических работах ходят самые фантастические слухи, как и о самом ритме; в этом я очень основательно убедился во время зимнего в Москву приезда Вяч. Иванова. Он говорил о ритме (нашем) и работах наших с полным незнанием дела. Такое, по крайней мере, получилось впечатление — у нас — ригмистов. Говорил он о «ритме» как-то не так, не то. Припутывал совершенно обстоятельства посторонние{161}. — Так вот, мне и кажется, что для преуспения ритма, для ознакомления с ним публики, кружков и т. д. необходимо что-либо предпринять. Вами было предложено весной издать наш учебник «на правах рукописи». Но не говоря о том, что это лишь паллиатив и что к учебнику необходим том комментариев, без чего он совершенно непонятен будет рядовому «интересующемуся», у нашего учебника такая масса слабых сторон и совершенно не разработанных пунктов, что он скорее запугает кого угодно, чем разрешит ему что-нибудь! Сразу вводя читателя inmédiasres{162}, он годен только для нас самих, а так как кое-где он расходится с «Символизмом», тот не может быть ему подспорьем. Все это, Борис Николаевич, привело меня кмысли, что лучшим будет: заманить публику (и Петербург) исподволь, мне кажется, нам для этого необходим журнал. И не большой журнал вроде «Весов», который должен следить за всем и отзываться на все, а небольшой журнал: орган ритмической секции! Журнал, где будут стихи и о стихах, — журнал, посвященный поэзии в самом широком смысле слова и ритму в частности! Эту идею мою я излагал нашим и очень меня поддержали Сидоров и Дурылин; Ларионов{163} не сказал ни да, ни нет, Шенрок, который, как Вам известно, соглашается лишь с тем, что он сам скажет, отнесся скептически, но, в конце концов, и он не представил ни одного серьезного возражения.
Средства для такого издания (ежемесячного) нужны небольшие, и они у нас будут. Все мы очень надеемся на поддержку в приветственном смысле от «Мусагета» и от Вас, Борис Николаевич, в частности!
Мне помнится, Вы не раз говорили, что Вам было бы интересно и казалось бы ценным видеть воплощенными на бумаге импровизированные рефераты, читавшиеся у нас на ритмических собраниях. — Вот для них и ими будет жить наш журнал, если ему суждено когда-либо увидеть свет.
Кроме «ритма» и «ритмической» критики новых стихов, исследований о поэтах и т.д. и стихи сами просят своего журнала. «Остров» шел не по той дороге — никто не знал — о чем он? Стихам предполагается уделять около 1/4 каждого №. Да и нужно продолжить дело нашей «Антологии» — продолжать говорить, что стихи, хорошие стихи ценность представляют огромную, а то у нас скоро, кажется, вновь будут считать моветоном хорошие стихи писать.
Вот что я Вам хотел сообщить, Борис Николаевич, — страшно буду Вам благодарен, если Вы черкнете мне несколько строк, скажете, что Вы об этом прожекте думаете! Сам я — всего себя этому делу отдам, если оно не остановится в его теперешнем положении.
Как вам понравилась «Антология», Борис Николаевич? Мне думалось, почему-то, что она будет хуже, так что я ей был обрадован. Только тяжело мне: зачем там этот гаер Потемкин? Будь эти его стихи о теткином портрете в «Сатириконе», они были бы прекрасны, здесь же они лишь шокируют. Не хороши Сизов и Волошин. Стыдно мне очень за первое мое стихотворение!
Блока «То не ели, не тонкие ели...» и Ваши стихи, Борис Николаевич, по-моему, лучшие вещи в альманахе. Кузмин прекрасен, как всегда. Очень, очень утешил меня Сергей Соловьев. Какая простота — и как хорошо! Из молодых Клычков, Рубанович — оба прекрасны. Да много хорошего!
В «Речи» недавно была статья Сергея Городецкого об «Антологии» под названием «Праздник поэзии»{164}. Он очень хвалит Кузмина, Рубановича и Клычкова. Статьи этой я не видал — это все, что я о ней знаю — мне это рассказывал Кожебаткин, который тоже ее не читал.
По-моему, это так мило со стороны Городецкого! Да! — забыл — еще Волошина (?) и Вячеслава Иванова он очень хвалит.
