Дмитрий Дашков - Поэты 1820–1830-х годов. Том 1
37. ПОЗДНО РАЗБОГАТЕВШИЙ
(Неизвестный)
В младости беден я был; богатство пришло с сединами;
Жалкая доля на век мне от богов суждена!
Лучшие в жизни лета провел я без средств к наслажденью;
Ныне же средства нашел, силы к веселью лишась.
38. ЕРМИЙ И АЛКИД
(Антипатр Сидонский)
Ермий доволен немногим; всегда благосклонно приемлет
Дани простые: млеко, мед, похищенный с дубов.
Меньше умерен Иракл. Он любит отборные жертвы,
Тучных просит овнов иль годовалых ягнят,
Волка за то отгоняя. О пастыри, будет ли польза,
Если стада истребит бог-покровитель, не волк!
39. ИВИК
(Антипатр Сидонский. II. 28. LXVIII)
Жизни лишен ты убийцами, Ивик, в тот день, как беспечно
Шел по пустынной тропе, брега морского держась.
Помощи чуждый, вопил к журавлям, стремившимся мимо;
С тяжкою смертью борясь, их во свидетели звал.
Глас твой до неба достиг — и несущие казнь Евмениды
Криком сих птиц за тебя мщенье судили свершить
В граде Сизифа. О вы, алкавшие гнусной корысти,
Сонм нечестивых! почто гневом ругались богов!
Так и преступник Эгист, певца погубивший священна,
Скрыться от мстящих очей мрачных Еринний не мог.
40. ПОЛИНИК И ЕТЕОКЛ
(Антифил Византийский. II. 164. XXXVI)
Даже во гробе лежат один далеко от другого
Чада Эдиповы: смерть их не могла примирить.
Вместе и в адский челнок не вошли — неистовой злобой
Братья пылали в живых; злобой в Аиде горят.
Тщетно единый костер приял их враждебные трупы:
Надвое пламень делясь, розно всходил к небесам.
41. СОЮЗ ДРУЖБЫ
(Неизвестный. IV. 252. DCXLII)
Дружбы нашей, Орест, сей дружбы великой и вечной,
Малый из камня олтарь в память я здесь посвятил.
Дух мой с тобою везде! И если теням возможно,
Друга ты не забудь, Лифы вкушая струи.
42. СМЕРТЬ ОРФЕЯ
(Антипатр Сидонский. II. 24. LXVII)
Глас твой не будет дубравы пленять, о певец вдохновенный,
Двигать камни, зверей с агнцами в стадо сбирать;
Песни твои не смирят могущих ветров, ни свиста
Вихрей снежных, ни волн, бурей гонимых на брег.
Ах, ты погиб! и над трупом твоим Каллиопа рыдала,
Мать неутешная, — ей вторил весь хор пиерид.
Нам ли стенать, погребая детей! От смерти жестокой
Даже и милых им чад боги не могут спасти.
43. СЕТОВАНИЕ ОБ УМЕРШЕЙ
(Мелеагр. I. 31. CIX)
Слезы тебе приношу, преселившейся в область подземну,
Дар последний тебе, Илиодора моя:
Горькие слезы я лью, простершись на хладной могиле,
В память взаимной любви, в память минувших утех.
Тщетно, возвыся болезненный глас, я зову из Аида
Милого друга — увы, жертвы мне Смерть не отдаст!
Где ты, мой нежный цветок, едва распустившись, со стебля
Сорван рукою Судьбы, прахом тлетворным покрыт…
Сжалься, молю, о Земля, благая матерь! и, в лоно
Тело Прекрасной прияв, даруй ей сладкий покой.
44. К ИЗВАЯНИЮ ПАНД, ИГРАЮЩЕГО НА СВИРЕЛИ
(Платон Философ. I. 105. XIV)
Полно, дубрава, шуметь! и ты, с утеса бегущий
Быстрый ручей, не журчи! стихни, блеяние стад!
Пан взялся за свирель: сплетенны из трости колена
К влажным устам приложив, сельскую песнь он поет.
Нимфы стеклись — и, едва муравы касаясь ногами,
Хоры дриад и наяд пляшут по гласу его.
45. К РАЗЛИВШЕМУСЯ ПОТОКУ
(Антифил Византийский. II. 162. XXXI)
Быстрый поток, внезапно в реку обращенный дождями,
В поле разлившись, почто страннику путь заградил?
Ты не наядами был воспоен; но, дар непогоды,
Мутные волны свои с пеной по камням стремишь.
Скоро иссякнут они, И знойное солнце покажет:
Кто ты, надменный? Река или поток дождевой?
46–49. НАДПИСИ К ИЗОБРАЖЕНИЯМ НЕКОТОРЫХ ИТАЛЬЯНСКИХ ПОЭТОВ
1. ДАНТЕ
Мраморный лик сей пред небом винит сограждан жестоких:
Данте, Гесперии честь, в скорби, в изгнаньи стенал.
Тщетно стремил он взоры к отчизне!..И в месть за страдальца
Именем славным его будет отчизна сиять.
Сила Флоренции, пышность, где вы? Но тень Уголина,
Образы Ада, Небес — в лоне бессмертья живут!
2. ПЕТРАРКА
Светлые воды Вальклюза и вы, Капитольские стены,
Гласу Петрарки внимав, видели славу его!
Тень Лауры, гордись! Лаурой дышал песнопевец,
В смертном бореньи твое силился имя твердить.
Лира и пламень его для потомства священны — и вечно
Будет он нежной любви, нежных стихов образцом!
3. ГРОБ АРИОСТА
Скорбных руками харит сей камень воздвигнут священный
Мужу, кто брани, любовь, воев, красавиц воспел[64],
Творческой мыслью парил в дедале волшебств и мечтаний.
С миртами лавры сплетя, музы украсили гроб.
Здесь вдохновений ищи, о пиит! Но венца не касайся:
Разве с Орландом дерзнешь силы изведать свои![65]
4. ТАССО
Всеми дарами владел песнопевец Соррентский; но, с детства
Счастья не зная, страдал самым избытком сих благ;
Казнию были ему любовь, и гений, и слава;
Ум вдохновенный его в тяжкой неволе угас.
Смертью забытый в напастях, погиб он пред самым триумфом:
Поздняя честь! кипарис с пальмой победной сплелся[66].
Тассо, вкуси утешенье в могиле! Бессмертные песни
Имя Гоффреда с твоим, громко звуча, сохранят.
Внемлют с восторгом века: воскресли священные брани;
Небо отверсто, и гроб славою блещет Христов!
В. И. КОЗЛОВ
Василий Иванович Козлов (1793–1825) — характерный представитель поэтического дилетантизма 1810–1820-х годов, деятельность которого представляет, однако, историко-литературный интерес. Сын московского купца, одного из основателей Коммерческой академии, Козлов получил хорошее образование (дома, затем на первых курсах Коммерческой академии и Московского университета). Уже в юности он владел несколькими европейскими языками и был ориентирован в области истории, литературы и политических наук. В 1809–1811 годах Козлов — активный сотрудник журналов П. И. Шаликова («Аглая»), М. И. Невзорова («Друг юношества») и М. Н. Макарова («Журнал драматический»), где печатает басни, послания, элегии, стихотворения на случай и многочисленные переводы, прежде всего немецкой сентиментальной и преромантической литературы (ранний Гете, Гердер, Э. Клейст и др.). 1812 год принес разорение семье; Козлов вынужден искать службы и переезжает в Петербург, где становится сотрудником П. П. Пезаровиуса, издателя «Русского инвалида». В 1814–1822 годах он помещает здесь целую серию критических статей и фрагментов, где, следуя романтической эстетике (прежде всего немецкой), обосновывает тезисы о национальных путях искусства, исторических этапах его развития («чувственный» этап — античность, «духовный» — христианское искусство средних веков и т. д.), о национальной и исторической обусловленности и множественности эстетических идеалов и пр. В своих незаконченных «Драматургических отрывках» (1815) он одним из первых в России пытается создать на этих основах целостную теорию романтического искусства (в первую очередь театра), затрагивая и ряд специфических вопросов его поэтики (сценическая природа драматургии, психологические основания драмы) и в ряде случаев предвосхищая теоретическую деятельность русских эстетиков 1820-х годов, в частности любомудров. В защиту немецкой романтической эстетики против эпигонов классической критики он прямо выступил в 1816 году на страницах «Русского инвалида», начав полемику с антиромантическими статьями «Духа журналов» («Нечто о мнении француза о немецкой литературе»). Несомненный интерес представляет и его критический анализ лингвистической теории А. С. Шишкова («О богатстве языка и о переводе слов», 1815), обширная рецензия на «Полярную звезду» (1824) и др. Поэтическое творчество его постепенно отходит на задний план; он занят черновой журнальной работой, а остаток времени употребляет на посещение светских салонов. Тяготение к высшему свету, приобретавшее у Козлова гипертрофированные формы, вызывало насмешки в литературных кругах (в том числе пренебрежительные отзывы Дашкова и Пушкина), между тем оно было своего рода способом социального самоутверждения бедствующего образованного разночинца, вынужденного жить поденным литературным трудом и остро чувствовавшего власть сословных предрассудков. Его письма 1810–1820-х годов полны жалобами на одиночество, невозможность личного счастья, глубокую душевную депрессию. Это настроение отражается и в немногочисленных сохранившихся стихах Козлова этих лет («К мечтам», 1819; «Весеннее чувство», 1817; «Сонет», 1819; «Сонет» (В. И. А-ой), 1819; «Вечерняя прогулка», 1823; и др.).
