Дмитрий Дашков - Поэты 1820–1830-х годов. Том 1

Злата в пути не стяжав, единую горсть фимиама
Странник в отчизну несет лику домашних богов.
Ныне в отчизне и я! С полей благовонных Еллады
Просто сплетенный венок Дружбы кладу на олтарь.
Труд сей был мне утешеньем средь бурь, в болезнях и скорби,
Вам он готовлен, друзья: с лаской примите его!

Восемь цветущих сынов послала на брань Дименета;
     Юноши бились — и всех камень единый покрыл.
Слез не лила огорченная мать, но вещала над гробом:
     «Спарта, я в жертву тебе оных родила сынов!»

Бремя священное сыну, отца, из пылающей Трои
     Вынес Эней, от него копья врагов отводя.
К сонмам ахейским взывал: «Не разите! жизнь старца Арею
     Малая жертва; но мне дар многоценный она!»

Вестник Кронида, почто ты, мощные крылья простерши,
     Здесь на гробе вождя Аристомена стоишь?

Смертным вещаю: как я из целого сонма пернатых
     Силою первый, так он первым из юношей был.
Робкие робкого праху пускай приседят голубицы;
     Мы же бесстрашных мужей любим могилу хранить.

Лишь на могилу Аякса фригиец стал дерзновенно,
     Праху ругаясь, ирой в гробе обиды не снес.
Страшно воззвал из обители мертвых — и гласом смятенный,
     Падшего гласом живый, с трепетом вспять убежал.

В бурных волнах я погиб; но ты плыви без боязни!
     Море, меня поглотив, в пристань других принесло.

Тело певца Исиода, сраженного в рощах Локридских,
     Предали нимфы земле, в чистых омывши струях;
Сами воздвигнули гроб. И пастыри коз, ему в жертву,
     Сладкое лили млеко, смешанно с медом златым.
Сладко лилися песни из уст почившего старца:
     Вашим Кастальским ключом, музы, он был воспоен!

Даруй добро мне, Кронид, хотя бы его не просил я;
     Зло отврати от меня, если б о нем и молил!

Наг я на землю пришел, и наг я сокроюся в землю:
     Бедная участь сия стоит ли многих трудов!

Смерти ль страшиться, о други! она спокойствия матерь;
     В горе отрада; бедам, тяжким болезням конец.
Раз к человекам приходит, не боле — и день разрушенья
     Нам обречен лишь один: дважды не гибнул никто.
Скорби ж с недугами жизнь на земле отравляют всечасно;
     Туча минует — за ней новая буря грозит!

Боги живую меня превратили в бесчувственный камень —
     Камню и чувство и жизнь дал Праксите́ля резец.

В рощу вступив сенолиственну, мы усмотрели внезапно
Сына Киприды: лицо пурпуровых яблок свежее!
Не был он к брани готов; и лук, и колчан стрелоносный,
Снятые с плеч, вблизи на кудрявых деревьях висели.
Бог любви почивал на ложе из роз благовонных,
Сладко сквозь сна улыбаясь; златые пчелки жужжали,
С нектарных спящего уст прилежно мед собирая.

Паном Аркадским клянусь! ты сладко поешь, Зинофила!
     Сладко поешь и смычком движешь по звучным струнам.
Где я? куда убегу? меня окружили Ероты:
     Сонм легкокрылый, теснясь, мне не дает и дышать!
В сердце вливают любовь то Пафии прелесть, то музы
     Нежный голос… увы! страстью сугубой горю.

«Знай: я люблю, и любим, и дарами любви наслаждаюсь».
     — «Кто ж ты, счастливец, и с кем?» — «Пафия знает одна!»

Юного сына узрев обвитого страшным драконом,
          Алкон поспешно схватил лук свой дрожащей рукой;
В змия направил удар — и легко-оперенной стрелою,
          Сына минуя главу, пасть растворенну пронзил.
Битву безбедно сверши́в, повесил здесь Алкон на дубе
          Полный стрелами колчан, счастья и меткости в знак.

В смерти ль единой, о жизнь, от бедствий твоих избавленье!
          Тяжко их бремя нести, тяжко бежать от тебя!
В мире немного отрад: природа, светлое солнце,
          Море с землею, луна, звездный на тверди покров.
Прочее всё нам приносит боязни и скорби; за каждым
          Счастия даром, увы! Не́меса горести шлет.

Крепко обнявши отца и лицо омывая слезами,
          В час кончины ему силилась Клио вещать:
«О мой родитель, прости! от сердца жизнь отлетает,
          Взоры померкли, и сень смерти покрыла меня!»

Сча́стливо путь соверши! Но если мятежные ветры
          В пристань Аида тебя, мне по следам, низведут,—
Моря сердитых валов не вини. Почто, дерзновенный,
          Снялся ты с якоря здесь, гроба презревши урок!

Нивы ужель не осталось другой для сохи селянина!
          Что же стенящий твой вол пашет на самых гробах,
Ралом железным тревожа усопших? Ты мнишь, дерзновенный,
          Тучны оставя поля, жатву от праха вкусить!
Смертен и ты. И твои не останутся кости в покое;
          Сам святотатство начав, оным же будешь казним.

Мрамор сей кем оживлен? Кто смертный Пафию видел?
          Кто на камень излил прелесть, чарующу взор?
Длани ли здесь Праксителевой труд — иль, о бегстве Киприды
          Сетуя, горний Олимп Книду завидует сам?

Кубок налей и зови трикратно Илиодо́ру,
          Сладкого имени звук с чистым мешая вином.
Дай на главу мне венок благовонный: в нем еще дышат
          Масти вчерашни; ее нежной рукою он свит.
Ах, посмотри на цветы: с листков не каплют ли слезы?
          Плачет роза любви, милой не видя со мной!

Ночь, священная ночь, и ты, лампада[54], не вас ли
          Часто в свидетели клятв мы призывали своих!
Вам принесли мы обет: он друга любить, а я с другом
          Жить неразлучно, — никто нас не услышал иной.
Где ж вероломного клятвы, о ночь!.. их волны умчали[55].
          Ты, лампада, его в чуждых объятиях зришь!

Вас я приветствую, Матерь Земля и Матерь Или́фа[56]!
          Жизнь мне одною дана; в недрах почию другой.
Краткий я путь совершил; но откуда на оный поставлен,
          Кто был в мире и чей — вы не поведали мне.