Мария Визи - A moongate in my wall: собрание стихотворений

За окном раскрывались сиявшие дали.
Люди несли убитого прах,
и они не видали, ах, они не видали,
что кто-то вошел и встал в дверях.

Только видала одна Тамара,
и черные косы дрогнули вдруг.
Что это — радость? Божья кара?
Кто же он, кто же он? враг? друг?

Господи, Боже, как ответить,
где ей найти довольно сил?
Даже вратарь не мог заметить,
даже ангел его впустил.

Даже молитвы звон и хора
бедному сердцу не могут помочь.
Темная келья. Как пламя, взоры.
Темные крылья. Черная ночь.

За твой привет и ласковость твою
тебе я песню лучшую спою,
и, свечку восковую теребя,
я помолюсь о благе для тебя.

Но ты, нашедший лучшие пути,
не вспоминай меня и не грусти.
На синем небе много жарких звезд,
и мир земной прекрасен, тих и прост.

и отражает ночью океан
светящийся вверху Альдебаран.
Гляди на эти звезды и забудь,
что я тебя благословила в путь.

Уехал. Я одна стою.
Мне этот мир и чужд и тесен.
Я больше песен не пою,
когда моих не просят песен.

Пускай другие, что звончей,
на золотых играют струнах,
и в тишине твоих ночей
тебе поют о желтых лунах.

Мне только жаль, что в чарах мглы,
которые моих чудесней,
ты не поймешь, как странно злы
у женщин тех глаза и песни!

Любить тебя? Я вовсе не люблю:
ушедшему чужому кораблю
смотрю вослед и вспоминаю, — так,
на миг один приснившийся пустяк.

Морские птицы кружатся гурьбой
над белым кораблем и над тобой,
и черные шумящие валы
вокруг тебя вздымаются из мглы.

Еще пройдет неделя или две,
и на сердце моем и в голове,
конечно, не оставит и следа
ушедший темным морем навсегда.

Вот, ты ушел, и ты забыл, конечно,
мое лицо и глаз моих вопросы.
Есть много лучше: смех у них беспечней,
алее губы и пушистей косы.

Но отыщи, где выберешь, иную,
и говори, о чем захочешь, с ней,
— я не боюсь ее и не ревную:
меня она не может быть нежней.

Ведь неужели хоть одна на свете
из женщин самых сказочных земных
тебе подарит песни лучше этих, —
певучее и ласковей моих?

Ты стоишь в священном храме Пара,
в ароматной темной тишине,
Бог за радость посылает кару:
Он не возвратит тебя ко мне.

Долго смотришь на большого Будду…
Мне бы на тебя смотреть вот так!
Но и с тем, что было, не забуду
ни единый о тебе пустяк.

Там поют под «самисен» японки,
с ними веселее, чем со мной.
Хризантемы там на стеблях гонких
нежно позолочены луной.

Синих сосен странные изгибы
четко отражаются в воде,
и блестят серебряные рыбы
в голубом искусственном пруде.

Ты не встретил чуда, я ведь знаю,
в дикой той степи, где я живу,
ты, ушедший к сказочному краю,
где и сны бывают наяву;

оттого в пустом и темном храме
ты не вспомнишь, в лунной тишине,
о мгновеньях, проведенных с нами,
и не пожалеешь обо мне.

Глубокой ночью мне приснились сны…
Кончался день тропический и длинный
над городом, где белые слоны
носили золотые балдахины.
В толпе людей, крикливых и чужих,
я шла одна, беднее всех одета.
Под синим небом жаркий ветер стих,
и я ждала… какого-то ответа.
И вдруг толпу прорезал странный свет,
упавший от сияющего взгляда,
и стало ясно: «вот тебе ответ,
ты больше ничему не будешь рада.
Зеленый взгляд, берилловая нить,
в твоей судьбе пронижет дни и ночи,
и ты поймешь, что нечего просить,
и лучшего блаженства не захочешь!»
О, будь благословенна власть Будды,
которая земным его послала!

Художник написал с меня портрет
и своему искусству придал весу,
и мне свои стихи дарил поэт,
и для меня артист поставил пьесу.

И уходя на край чужой земли
(теперь жалею — focolare spento!),
блистательные рыцари пришли,

Но ты, но ты, мой милый, не был щедр:
я бросила к твоим ногам корону. —
ты на меня взглянул, как гордый кедр
на бедную лесную анемону.

И потому, — вот горести предел,
как будто без нее печали мало, —
ты даже никогда не посмотрел
на те стихи, что я тебе писала!

О жизни призрачной моей,
о жизни странной и крылатой,
в глубокой тьме твоих ночей
тебе приснился сон когда-то.

С тех пор тебе забрезжил свет
великого очарованья,
и прежней веры больше нет
в мои обиды и страданья.

Обманут солнечной мечтой,
что ж, ты идешь своей дорогой,
но ты не видишь слез простой,
земной души моей убогой.

Уйди в дремучий лес, ложись
на мох зеленый, под сосною, —
там встанет ночь совсем иною,
когда звездой зажжется высь.

Пусть ты — отшельник и бродяга,
не помнишь своего жилья,—
зато ты слышишь у оврага
ночные трели соловья.

Что ж, если на тебя укажут.
«Вот нищий, что от нас ушел»,
они, — не видевшие даже,
как в полночь папоротник цвел!

Блестят коричневые лики,
им много свечек зажжено.
Приду к тебе Постом Великим
и постучусь в твое окно.

Коснусь твоей двери кленовой,—
легко ли гордость принести?
«Прости неласковое слово,
глаза недобрые прости!»

Такая вышла, видно, злая,
упрямая моя мечта.
Но видишь, как свеча пылает
сияньем тайного поста?

В далекий путь уехал воин —
уже назад не повернет;
он беззаботен, он спокоен,
он песню весело пост.

А позади, в тени часовен
рука лампаду подняла:
и путь далек, и час неровен —
«Спаси его, Господь, от зла!»

Мы недоброй сказке не поверим,
старую прогоним прочь Ягу.
Подойди! Высок и весел терем,
я тебе навстречу прибегу.

Пусть узнает мир, как мы богаты,
как нестрашно нам и как светло:
видишь, крылья красного заката
бросили огонь в мое стекло!