Сергей Рафалович - Пленная Воля

Ты ль меня забыла
И не вспомнишь вновь?
Но тому, что было,
имя — не любовь.

Что ж предать забвенью?
что же помнить нам?
Робкому влеченью
мыслей не отдам.

Те часы — далёко,
ждет иная новь.
Смутного намека
не уловим вновь.

Сердце не забьется,
чутко замерев,
в речи не прольется
трепетный напев.

И ко лжи готовы,
милой неспроста,
не сольются зовы,
руки и уста,

на одно мгновенье
и без лишних фраз,
даже разрешенья
не спросив у нас.

Миг неповторимый,
тающий вдали.
Иль не видя, мимо
счастья мы прошли?

Иль светлей и краше
счастью не бывать,
и на встрече нашей
Божья благодать?

Жизнь я прожил, но не тщетно мыслил,
и любил недаром пашню и покос.
Дни грядущие по звездам я исчислил,
а былые в летопись занес.

Есть предел и опыту и знанью,
есть предел для воли и для сил.
Слава тем, кого пред темной гранью
не напрасно дьявол искусил.

Знанье, мудрость, ценные уроки
дней былых, и новых дней обет, —
вы ль продлите пламенные сроки,
если в сердце больше сроков нет?

Счастлив тот, кого не свяжет разум
там, где мудрость шаткий строит путь,
кто за сказкой иль за вещим сказом
не боится в пропасти шагнуть.

Но когда исчерпаны желанья,
раньше знанья, мудрости и сил,
счастлив, кто без слез и содроганья
сам себя до срока погасил.

Радостно истрачу все, что я припас:
чувств моих избыток, сил моих запас,
опыта и знанья небогатый клад.
А когда истрачу — не вернусь назад.

Сладкий мед по травам и по всем цветам
собирал я жадно — в улей не отдам
и во благо роду в сотах не скоплю,
но раздам без счета всем, кого люблю.

Что пришло случайно, так же и уйдет.
И пока кружится вечный хоровод,
чем себя я тешил, радуясь игре,
проходя оставлю полдню и заре.

А на склоне лета и на склоне дня
сохраню лишь отблеск яркого огня
для последней встречи, для одной из вас,
на кого истрачу все, что я припас.

Склонен всю жизнь над чуждой нивой,
словоохотлив или нем,
я исполняю, раб ленивый,
свой долг — не знаю, перед кем.

Я зябну в стужу, в зной мне душно,
и одиночество гнетет.
Но кто-то гонит равнодушно
живую плоть мою вперед.

Но кто-то, разум мой смущая
и дух свободный соблазнив,
замкнул врата земного рая,
раскинул ширь плодящих нив.

Служу ль всеблагостному Богу?
иль мой владыка — Сатана?
Но сердце вечную тревогу
таит, отравлено до дна.

Кому нужна моя работа?
кому желанны путь и цель?
и кто потребует отчета за долг,
не понятый досель?

Не лучше ль мне на черной пашне,
разворотив гранит и пни,
зарыть, глумясь, мой день вчерашний
и с ним все будущие дни?
чтоб навсегда во мгле могильной
я самовластно был простерт…
……………………………………
……………………………………..

Так ведь может жизнь пройти,
незаметно и бесследно,
час за часом, день за днем.
И когда навек уснем,
растворится призрак бледный
позабытого пути.

Не на пользу, не к помехе
воздвигались наши вехи
каждый день и каждый час.
Ничего мы не свершили,
не смирились, не грешили,
и никто не вспомнит нас.

Пусть не помнят — горя мало,
если б было нам самим
что-то мило, жаль чего-то.
Но захлопнутся ворота
прежде, чем мы разглядим,
что за ними нас прельщало.

Да и стоят ли того
люди, мир, и божество,
и мы сами, вместе с ними,
чтоб, сгорая, созидать,
сердце женщине отдать
иль мечтать о вечном Риме?

Не душа ль простужена?
ах, не сердце ль зябнет?
Вмиг обезоружена,
мощь живая слабнет.

Над былой отвагою
веет жутью сонной.
Что-то в жилы влагою
пролилось студеной.

Этот холод внутренний
тягостней и хуже
зимней мглы предутренней,
лютой зимней стужи.

Ни костром, ни печкою
сердца не согреешь.
Самой яркой свечкою
мрака не рассеешь.

Вслед за ночью длинною
день настанет новый:
но души периною
не покрыть пуховой.

Срока не положено,
нет конца и края.
Стынешь замороженный,
ничего не чая.

Где искать спасения?
и о чем молиться?
ждать ли воскресения?
иль его страшиться?

Много светлых дней у Бога,
много бурь припасено.
Кто таится у порога?
кто глядит в мое окно?

Не судьба ли? но какая?
чуткий сон? иль жуткий бред?
не волшебница ль благая?
или попросту сосед?

Не ходите, не глядите,
не стучите в ворота.
Стерегут мою обитель
нищета и пустота.

Проходите, кто несчастен,
проходите, кто счастлив.
Я навеки сопричастен
лишь тому, чем сам я жив.

Где ты, где ты, чьи воздеты
руки с алчущей мольбой?
чьи приветы и заветы
стали тайной ворожбой?

Много светлых дней у Бога,
много бурь припасено.
И во мгле мелькнет дорога,
в чаше с горьким зельем — дно.

День настанет для свиданий
и опять, как в первый раз,
не познав конца заране,
мы начнем любовный сказ.

По ухабам и по топи
мы умчим свою арбу,
повернув спиной к Европе
окрыленную судьбу.

Люди, люди! Есть у Бога
все, чего хотите вы.
Но не всякому дорога
от Парижа до Москвы.

Христос воскрес. И солнце светит,
как будто не было на свете
суда, и казни, и креста,
ни дней томительного плена,
ни чаши, выпитой смиренно,
ни мук, смыкающих уста.

В сердцах ни радости, ни гнева.
О сыне тайно плачет дева,
таит невеста скорбь вдовы.
Пред былью огненной и свежей
дела и люди те же, те же,
и смерть приявшие — мертвы.

Три дня прошли — и гроб раскрылся.
Кровавый ужас позабылся,
тоска кровавая прошла.
И равнодушно солнце светит,
как будто не было на свете
ни жертвы благостной, ни зла.

Опять над сыном мать рыдает,
опять невеста ожидает
того, кто мертв и не воскрес.
И навсегда смежая вежды,
храним мы прежние надежды
и ждем несбыточных чудес.

Но Ты, кто распят был невинно,
не внес ли ныне в свиток длинный
еще один кровавый сказ,
как все, бесцельный и прекрасный,
как все, и властно и напрасно судьбой
измышленный для нас?

Мягкий сумрак пал с небес,
над землей встает туманом.
Почернел зеленый лес,
даль ушла к незримым странам.

И страшась ночных врагов,
к дому дом прижался робко,
за рядами огоньков
освещенная коробка.

Дышит в окна теплый май,
разгораются Стожары,
и жужжит светляк-трамвай,
вылетая на бульвары.

Хищник злой — раскрыл мотор
ослепительные очи,
и выходит на дозор
месяц — верный сторож ночи.

Сон покроет, словно щит,
тех, кто прошлым днем доволен.
А для бдящих зазвучит
звон нездешних колоколен.