Константин Ваншенкин - Женщина за стеной. Лирика

Бросками мерил первопуток,
В сугробах спал, в болотах мок.
Свою шинель по десять суток
Порою высушить не мог.

Однако, шла война покуда,
Все мысли были об одном,
И ни малейшая простуда
Не приставала под огнём.

Вполне понятно было это.
А что до язвенных больных,
Войны невольная диета
Шутя вылечивала их.

Недавно вспомнил в разговоре,
Как, всё отчётливей видны,
Вдруг проступили наши хвори
По окончании войны.

Пробивают проспекты сквозь город
Или просеки тянут сквозь лес, —
Окружённый щитами заборов
Или в чащах зияет разрез.

Крупный клён, как ты вымахал мощно,
Шелестящий, зелёный, прости, —
Ты давно уже думал, что можно
Безбоязненно дальше расти.

Старый дом, ты надёжен и прочен
И ещё простоял бы сто лет.
Выбор места был, видно, порочен,
В этом гибели крылся секрет.

С точки зренья законов и этик —
В самый раз для езды и ходьбы.
Только жаль неудачников этих,
Оборвавшейся этой судьбы.

На скамеечке, над косогором,
Две старухи сидят в вышине,
И открыта их выцветшим взорам
Вся волнистая местность вполне.

Там шоссе изгибается твёрдо,
И по краю гудронной волны —
Как дорожные столбики — вёдра,
Что напыщенных яблок полны.

Проезжающий лезет в бумажник,
Про себя усмехаясь хитро,
Помещает покупку в багажник,
А рублевку в пустое ведро.

Две старухи сидят на припёке,
Непричастные к этой возне.
Ровной осени тонкие токи
Входят в кровь или бродят вовне.

И почти задевая соседок —
Так безбожно сады разрослись, —
Обрываются яблоки с веток
И стремительно катятся вниз…

Мы к друзьям совершаем визит,
О другом и не думая даре.
Объявленье в подъезде висит:
«Обучаю игре на гитаре».

И прихлынула к сердцу волна,
И струна загудела витая,
За распахнутой створкой окна
В переулках вечерних витая.

Вы простите, но сам я не рад,
Я сегодня как будто в угаре.
Десять раз повторяю подряд:
«Обучаю игре на гитаре».

Я не знаю, как жил до сих пор,
Это всё ни на что не похоже.
Лишь послышится струн перебор,
И тотчас же — мурашки по коже.

Мелкий дождик весь день моросит,
Лужи круглые на тротуаре.
Объявленье в подъезде висит:
«Обучаю игре на гитаре».

Обрывается с крыши струя,
Листья падают — чёт или нечет.
И прислушайтесь: это моя
Осторожно гитара лепечет.

Вам понравилось или вы так?
Или, может, я правда в ударе?
Написал же какой-то чудак:
«Обучаю игре на гитаре».

Жмётся ситчика пестрота
К гимнастёркам довольно частым.
За рекой ещё пустота,
Где садовым дремать участкам.

А где белым стоять домам,
Магазинам, химчистке, школе —
Полевая дорога там
Да с картофелем пыльным поле.

Но как сбывшийся долгий сон,
Так томительно и уместно,
Возникает прекрасный стон
Начинающего оркестра.

В мытых окнах дрожит закат,
День безоблачный провожая.
На руках матерей лежат
Дети нового урожая.

На военном кладбище метель.
И фигуры эти из гранита
Словно бы выискивают цель,
Что в снегу клубящемся сокрыта.

Замело по пояс и по грудь,
Залепило густо их глазницы.
Всё равно им виден этот путь —
От Москвы до западной границы.

Женщин речь отчётливо слышна,
Радости былые и обиды.
Только смерть им больше не страшна,
Потому что все они убиты.

И бредут из белой темноты
Силой твоего воображенья,
Да метели длинные жгуты
Создают иллюзию движенья.

Полоска зари золотая
Горела меж елей, когда
Клубилась река, замерзая,
Пытаясь уйти ото льда.

Казалось, что эти морозы
Осилить её не вольны.
Но выросли утром торосы
Посмертные маски волны.

Гигантские шаги! —
С верёвкой столб над лугом.
И делают круги
Кто хочет, друг за другом.

Разломленная тишь,
И в слитном пёстром гаме
Раскрученно летишь
Гигантскими шагами.

Но вот скажите мне —
Понятно ль для потомка,
Что значит на войне
Попутная трёхтонка.

Мелькнула по леску,
Потом по косогору.
Я выскочил к мостку
И замахал шофёру.

Он чуть притормозил,
Но не удобства ради.
Я ж, не жалея сил,
Успел схватиться сзади.

Но тело через борт
Не перекинуть сразу.
А он, спеша как чёрт,
Наддал тотчас же газу.

Уже стемнело чуть.
И бедными ногами
Я мерил этот путь
Гигантскими шагами.

По двадцать метров шаг.
Паря почти как птица.
А ветер пел в ушах,
И страшно отпуститься.

Стонал карданный вал
И на ухабах ухал.
Я сбоку оставлял
Дымки походных кухонь.

Я нёсся всё быстрей,
Мчал мимо — как спросонок
Зенитных батарей
И бомбовых воронок.

Когда ж остановил
Шофёр свою трёхтонку,
Мне не хватило сил
Дать ходу потихоньку.

Он пнул ногою скат,
Пошёл к рядку палаток.
Заметил: — А, солдат.
Доехал? Ну, порядок!..

С Симоном Чиковани,
Расслабленные столь,
Сидели на диване
В гостинице «Бристоль».

Вечерняя Варшава
За окнами текла,
Вершила и свершала
Привычные дела.

Каштаны в полном росте
Стремились от земли.
Назад минуту гости
Простились и ушли.

Средь комнаты висели
Табачные пласты.
(Бутылки «Енисели»,
Естественно, пусты.)

Но поздняя прохлада
Ползла, как будто с гор,
И, не теряя лада,
Тянулся разговор…

Опять за пеленою
Видны издалека —
Лицо его худое
И тонкая рука.

В прошлое взглядом пройдуся,
Где мы бывали стократ.
Галя, Лариса и Дуся —
Жёны поэтов стоят.

У освещённого входа
Снежный взвивается прах.
Сколько, однако, народа,
Шума на тех вечерах!..

Как они гордо встречали
С невозмутимостью всей
Радости или печали
Их беспокойных мужей.

На слово, что ли, поверьте:
С ними, а часто одни,
Всё-таки в той круговерти
Счастливы были они.

Послевоенные годы.
Слабо устроенный быт.
То ли от вьюжной погоды,
То ли от строчек знобит.