Николай Рубцов - Стихотворения

Я забыл,
Как лошадь запрягают.
И хочу ее
Позапрягать,
Хоть они неопытных
Лягают
И до смерти могут
Залягать.
Не однажды
Мне уже досталось
От коней,
И рыжих, и гнедых, —
Знать не знали,
Что такое жалость,
Били в зубы прямо
И под дых.
Эх, запряг бы
Я сейчас кобылку
И возил бы сено,
Сколько мог,
А потом
Втыкал бы важно вилку

Поросенку
Жареному
В бок…

Погода какая!
С ума сойдешь:
снег, ветер и дождь-зараза!
Как буйные слезы, струится дождь
по скулам железного Газа.

Как резко звенел
в телефонном мирке
твой голос, опасный подвохом!
Вот трубка вздохнула в моей руке
осмысленно-тяжким вздохом
и вдруг онемела с раскрытым ртом…
Конечно, не провод лопнул!
Я дверь автомата открыл пинком
и снова
пинком
захлопнул!..

И вот я сижу
и зубрю дарвинизм,
и вот в результате зубрежки —
внимательно ем
молодой организм
какой-то копченой рыбешки…
Что делать?
Ведь ножик в себя не вонжу,
и жизнь продолжается, значит.

На памятник Газа в окно гляжу:
железный!
А все-таки… плачет.

Человек не рыдал, не метался
В это смутное утро утраты,
Лишь ограду встряхнуть попытался,
Ухватившись за колья ограды…

Вот прошел он. Вот в черном затоне
Отразился рубашкою белой,
Вот трамвай, тормозя, затрезвонил,
Крик водителя: – Жить надоело?!

Было шумно, а он и не слышал.
Может, слушал, но слышал едва ли,
Как железо гремело на крышах,
Как железки машин грохотали.

Вот пришел он. Вот взял он гитару.
Вот по струнам ударил устало.
Вот запел про царицу Тамару
И про башню в теснине Дарьяла.

Вот и всё… А ограда стояла.
Тяжки копья чугунной ограды.
Было утро дождя и металла,
Было смутное утро утраты…

В глаза бревенчатым лачугам
Глядит алеющая мгла,
Над колокольчиковым лугом
Собор звонит в колокола!

Звон заокольный и окольный,
У окон, около колонн, —
Я слышу звон и колокольный,
И колокольчиковый звон.

И колокольцем каждым в душу
До новых радостей и сил
Твои луга звонят не глуше
Колоколов твоей Руси…

Мы встретились
У мельничной запруды,
И я ей сразу
Прямо все сказал!
– Кому, – сказал, —
Нужны твои причуды?
Зачем, – сказал, —
Ходила на вокзал?

Она сказала:
– Я не виновата.
– Ответь, – сказал я, —
Кто же виноват? —
Она сказала:
– Я встречала брата.
– Ха-ха, – сказал я, —
Разве это брат?

В моих мозгах
Чего-то не хватало:
Махнув на все,
Я начал хохотать.
Я хохотал,
И эхо хохотало,
И грохотала
Мельничная гать.

Она сказала:
– Ты чего хохочешь?
– Хочу, – сказал я, —
Вот и хохочу! —
Она сказала:
– Мало ли что хочешь!
Я это слушать
Больше не хочу!

Конечно, я ничуть
Не напугался,
Как всякий,
Кто ни в чем не виноват,
И зря в ту ночь
Пылал и трепыхался
В конце безлюдной улицы
Закат…

Влетел ко мне какой-то бес.
Он был не в духе или пьян.
И в драку сразу же полез:
Повел себя как хулиган.

И я сказал: – А кто ты есть?
Я не люблю таких гостей.
Ты лучше лапами не лезь:
Не соберешь потом костей!

Но бес от злости стал глупей
И стал бутылки бить в углу.
Я говорю ему: – Не бей!
Не бей бутылки на полу!

Он вдруг схватил мою гармонь.
Я вижу все. Я весь горю!
Я говорю ему: – Не тронь,
Не тронь гармошку! – говорю.

Хотел я, было, напрямик
На шпагах драку предложить,
Но он взлетел на полку книг.
Ему еще хотелось жить!

Уткнулся бес в какой-то бред
И вдруг завыл: – О, Божья мать!
Я вижу лишь лицо газет,
А лиц поэтов не видать…

И начал книги из дверей
Швырять в сугробы декабрю.
…Он обнаглел, он озверел!
Я… ничего не говорю.

Паром.
Паромщик.
Перевоз.
И я с тетрадкой и с пером.
Не то что паром паровоз —
Нас парой вёсел
вез паром.
Я рос на этих берегах!
И пусть паром – не паровоз,
Как паровоз на всех парах,
Меня он
в детство
перевез.

Меня звала моя природа.
Но вот однажды у пруда
Могучий вид маслозавода
Явился образом труда!
Там за подводою подвода
Во двор ввозила молоко,
И шум и свет маслозавода
Работу славил широко!
Как жизнь полна у бригадира!
У всех, кто трудится, полна,
У всех, кого встречают с миром
С работы дети и жена!
Я долго слушал шум завода —
И понял вдруг, что счастье тут:
Россия, дети, и природа,
И кропотливый сельский труд!..

Ты называешь солнце блюдом.
Оригинально. Только зря.
С любою круглою посудой
Светило сравнивать нельзя!
А если можно, —
значит, можно
И мне, для свежести стишка,
Твой череп образно-безбожно
Сравнить…
с подобием горшка!

Эх, коня да удаль азиата
Мне взамен чернильниц и бумаг, —
Как под гибким телом Азамата,
Подо мною взвился б аргамак!
Как разбойник, только без кинжала,
Покрестившись лихо на собор,
Мимо волн Обводного канала
Поскакал бы я во весь опор!
Мимо окон Эдика и Глеба.
Мимо криков: «Это же – Рубцов!»
Не простой, возвышенный, в седле бы
Прискакал к тебе в конце концов!
Но, должно быть, просто и без смеха
Ты мне скажешь: – Боже упаси!
Почему на лошади приехал?
Разве мало в городе такси? —

И, стыдясь за дикий свой поступок,
Словно Богом свергнутый с небес,
Я отвечу буднично и глупо:
– Да, конечно, это не прогресс…

Забрызгана крупно
и рубка, и рында,
Но румб отправления дан, —
И тральщик тралфлота
треста «Севрыба»
Пошел промышлять в океан.
Подумаешь, рыба!
Подумаешь, рубка!
Как всякий заправский матрос,
Я хрипло ругался.
И хлюпал, как шлюпка,
сердитый простуженный нос.
От имени треста
треске мелюзговой
Язвил я:
«Что, сдохла уже?»
На встречные
злые
суда без улова

Кричал я:
«Эй вы, на барже!»
А волны,
как мускулы,
взмыленно,
пьяно,
Буграми в багровых тонах
Ходили по нервной груди океана,
И нерпы ныряли в волнах.
И долго,
и хищно,
стремясь поживиться,
С кричащей, голодной тоской
Летели большие
клювастые
птицы
За судном, пропахшим треской!

Я долго ехал волоком.
И долго лес ночной
Все слушал медный колокол,
Звеневший под дугой.

Звени, звени легонечко,
Мой колокол, трезвонь!
Шагай, шагай тихонечко,
Мой бедный старый конь!

Хоть волки есть на волоке
И волок тот полог,
Едва он сани к Вологде
По волоку волок…

Звени, звени легонечко,
Мой колокол, трезвонь,
Шагай, шагай тихонечко,
Мой добрый старый конь!

И вдруг заржал он молодо,
Гордясь без похвалы,
Когда увидел Вологду
Сквозь заволоку мглы…

Тяжело молчал
Валун-догматик
В стороне от волн…
А между тем
Я смотрел на мир,
Как математик,
Доказав с десяток
Теорем.

Скалы встали
Перпендикулярно
К плоскости залива.
Круг луны.
Стороны зари
Равны попарно,
Волны меж собою
Не равны!

Вдоль залива,
Словно знак вопроса,
Дергаясь спиной
И головой,
Пьяное подобие
Матроса
Двигалось
По ломаной кривой.

Спотыкаясь
Даже на цветочках, —
Боже! Тоже пьяная…
В дугу! —
Чья-то равнобедренная
Дочка
Двигалась,
Как радиус в кругу…

Я подумал:
Это так ничтожно,
Что о них
Нужна, конечно, речь,
Но всегда
Ничтожествами
Можно,
Если надо,
Просто пренебречь!

И в пространстве,
Ветреном и смелом,
Облако —
Из дивной дали гость —
Белым,
Будто выведенным мелом,
Знаком бесконечности
Неслось…

В окнах зеленый свет,
Странный, болотный свет…
Я не повешусь, нет,
Не помешаюсь, нет,
Буду я жить сто лет,
И без тебя – сто лет,
Сердце не стонет, нет,
Нет! Сто «нет»!