Геннадий Алексеев - Стихотворения
Без эпитетов
Стальной,
торжественный,
бессонный,
кудреватый…
Я не люблю эпитетов,
простите.
Прохладно-огненный,
монументально-хрупкий,
преступно-праведный,
коварно-простоватый…
Я не люблю эпитетов —
увольте.
Да славится святая нагота
стихов и женщин!
Вот она,
смотрите!
вот шея,
вот лопатки,
вот живот,
вот родинка на животе,
и только.
И перед этим
все эпитеты бессильны.
Ведь ясно же,
что шея
бесподобна,
лопатки
сказочны,
живот
неописуем,
а родинка
похожа на изюминку.
Снег
Если запрокинуть голову
и смотреть снизу вверх
на медленно,
медленно падающий
крупный снег,
то может показаться
бог знает что.
Но снег падает на глаза
и тут же тает.
И начинает казаться,
что ты плачешь,
тихо плачешь холодными слезами,
безутешно,
безутешно плачешь,
стоя под снегом,
трагически запрокинув голову.
И начинает казаться,
что ты глубоко,
глубоко несчастен.
Для счастливых
это одно удовольствие.
Так
— Не так, — говорю, —
вовсе не так.
— А как? — спрашивают.
— Да никак, — говорю, —
вот разве что ночью
в открытом море
под звездным небом
и слушать шипенье воды,
скользящей вдоль борта.
Вот разве что в море
под небом полночным,
наполненным звездами,
и плыть, не тревожась нисколько.
Вот разве что так.
Иль, может быть, утром
на пустынной набережной,
поеживаясь от холода,
и смотреть на большие баржи,
плывущие друг за другом.
Да, разве что утром
у воды на гранитных плитах,
подняв воротник пальто,
и стоять, ни о чем не печалясь.
Вот разве что так, — говорю, —
не иначе.
Можно любить запах грибов
Можно любить запах грибов,
быстрые лесные речушки,
заваленные камнями,
и романсы Рахманинова.
Можно любить все это
и ни о чем не тревожиться.
Но я люблю просыпаться,
когда ночь на исходе,
когда и утро, и день
еще впереди
и когда вдалеке
кто-то скачет к рассвету,
не щадя коня —
кому-то всегда не терпится.
Необъяснимо, но ребенок
Необъяснимо,
но ребенок
так горько плачет
у истока жизни.
Непостижимо,
но мужчина
пренебрегает
красотой созревшей жизни.
Невероятно,
но старик
смеется радостно
у жизни на краю.
Что рассказать деревьям
Что рассказать
деревьям,
траве
и дороге?
Что показать
птицам?
Что подарить
камням?
Посторониться
и не мешать спешащим?
Поторопиться
и прийти самым первым?
Как полезно возникнуть!
Как увлекательно быть!
Как несложно исчезнуть!
Спотыкаясь о камни,
выбегаю к морю.
Оно зеленое,
оно колышется,
оно безбрежно,
оно предо мною.
ОБЫЧНЫЙ ЧАС[6]
Автор этой книги Геннадий Иванович Алексеев — человек примечательный. По образованию он архитектор, по занимаемой должности — доцент, преподаватель истории архитектуры в Ленинградском инженерно-строительном институте (его лекции любят студенты), по увлечению — поэт и художник, по характеру — искатель и должник гармонии, беспокойный мастер, натура художественная, пытающаяся осмыслить свое время и выстроить свои мосты между прошлым и грядущим.
В книге, которую Геннадий Алексеев назвал «Обычный час», ведется поиск необычного в обычном, живет опыт души художника, разведчика нравственных начал нашего времени, его беспокойств и надежд. Книга эта и выстрадана, и выстроена опытом и мастерством. Она едина в своем многообразии, в отражении и поэтическом осмыслении забот и загадок современного человека. Она добра и красива своими индивидуальными особенностями, на первый взгляд кажущимися (только кажущимися) необычными.
Геннадий Алексеев пишет мало свойственным современной поэзии белым стихом, но он владеет им в той самой мере, когда этот стих становится единственной формой выражения мысли, поэтического ощущения мира. Алексеев владеет этим стихом, как и положено мастеру, в совершенстве.
С этим стихом можно соглашаться или не соглашаться, но пройти мимо него нельзя, потому что в нем присутствует чудо поэзии, чудо индивидуальности поэта, идущего естественным для него путем. И мне кажется (думаю, не без основания), что книга «Обычный час» может оставить равнодушными только людей совершенно инертных к этому непривычному пути отражения жизни в поэзии.
Я не стану в доказательство своего утверждения цитировать стихи: цитировать их очень трудно, настолько они цельны законченностью мысли и формы.
Дело самой книги — убедить читателей в том, в чем убежден я. Эти стихи о красоте мира и благородстве человеческой души, и потому поле их действия велико.
Книга Геннадия Алексеева не назойлива, но человечна. Она приметна «лица не общим выраженьем». Это лицо запоминается надолго. По крайней мере, мне оно запомнилось с первого взгляда и навсегда.
Михаил Дудин
НА МОСТУ
ДОЖДЬ НА ДВОРЦОВОЙ ПЛОЩАДИ
Асфальт.
Когда дождь,
он скользкий.
Туристы.
Когда дождь,
они не вылезают из автобусов.
Милиционер.
Когда дождь,
Он прячется под арку.
И Александровская колонна.
Когда дождь,
она никуда не прячется.
Ей приятно
постоять на Дворцовой площади
под дождем.
Лошадь на Невском.
Идет себе шагом, тащит телегу.
Лощадь пегая и абсолютно живая.
И машины косятся на нее со злой завистью, и машины обгоняют ее со злорадством.
— Эй,— кричат,— лошадь!
— Ха,— кричат,— лошадь!
А лошадь идет себе шагом и не оборачивается.
Такая живая и такая хорошая.
Там женщины сидят себе и вяжут. Спокойные, сидят себе и вяжут.
А мне так страшно,
тошно,
неспокойно.
Эй, женщины!
Да бросьте же вязать! Глядите —
мир на проволоке пляшет! Он оборваться может каждый миг!
Но вяжут женщины, не слушая меня, и спицы острые в руках у них мелькают.
Я успокоился:
знать, есть какой-то смысл
в вязанье этом,
значит, женщинам виднее.
Ведь портить шерсть
они не будут зря.
— Да, да,ничто не вечно в этом мире! сказал я себе.
Зашло солнце, и наступила
пора свиданий и любви.
И я увидел у ворот вечно юного Ромео, который что-то шептал в розовое ухо вечно любимой Джульетты.
.— Но ведь Шекспира же когда-то не было!— крикнул я им.
Они засмеялись.
НА МОСТУ
Глядел я долго, стоя на мосту, как вдаль текла Нева, как было ей вольготно течь на закат, как было ей смешно течь под мостами, то и дело огибая быки гранитные.
Тут выплыл из-под моста буксирчик маленький с высокой старомодной,
самоуверенно торчавшею трубой.
Глядел я долго, стоя на мосту, как уплывал он в сторону заката.
Труба его
дымила вызывающе.
ДЕМОН
Позвонили.
Я открыл дверь и увидел глазастого, лохматого, мокрого от дождя Демона.
— Михаил Юрьевич Лермонтов здесь живет?—
спросил он.
— Нет,— сказал я,—
вы ошиблись квартирой.
— Простите!— сказал он и ушел,
волоча по ступеням свои гигантские, черные,
мокрые от дождя крылья.
На лестнице запахло звездами.
-Г -ДГ
КУПОЛ ИСААКИЯ
Вечером
я любовался куполом Исаакия, который был эффектно освещен и сиял
на фоне сине-фиолетового неба.
И вдруг я понял,
что он совсем беззащитен.
