Яков Полонский - Стихи

Ты как будто знала, муза,
Что, влекомы и теснимы
Жизнью, временем, с латынью
Далеко бы не ушли мы.

Вечный твой Парнас, о муза,
Далеко не тот, где боги
Наслаждались и ревниво
К бедным смертным были строги.

И, восстав от сна, ни разу
Ты на девственные плечи
Не набрасывала тоги,
Не слыхала римской речи,

И про римский Капитолий
От меня ж ты услыхала
В день, когда я за урок свой
Получил четыре балла.

Вместе мы росли, о муза!
И когда я был ленивый
Школьник, ты была малюткой
Шаловливо-прихотливой.

И уж я не знаю, право
(Хоть догадываюсь ныне),
Что ты думала, когда я
Упражнял себя в латыни?

Я мечтал уж о Пегасе, —
Ты же, резвая, впрягалась
Иногда в мои салазки
И везла меня, и мчалась —

Мчалась по сугробам снежным
Мимо бани, мимо сонных
Яблонь, лип и низких ветел,
Инеем, посеребренных,

Мимо старого колодца,
Мимо старого сарая,
И пугливо сердце билось,
От восторга замирая.

Иногда меня звала ты
Слушать сказки бедной няни,
На скамье с своею прялкой
Приютившейся в чулане.

Но я рос, и вырастала
Ты, волшебная малютка.
Дерзко я глядел на старших,
Но с тобой мне стало жутко.

В дни экзаменов бывало,
Не щадя меня нимало,
Ты меня терзала, муза, —
Ты мне вирши диктовала.

В дни, когда, кой-как осилив
Энеиду, я несмело
За Горациевы оды
Принимался, — ты мне пела

Про широку степь, — манила
В лес, где зорю ты встречала,
Иль поникшей скорбной тенью
Меж могильных плит блуждала.

Там, где над обрывом белый
Монастырь и где без окон
Терем Олега[17], — мелькал мне
На ветру твой русый локон.

И нигде кругом — на камнях —
Римских букв не находил я
Там, где мне мелькал твой локон,
Там, где плакал и любил я.

В дни, когда над Цицероном
Стал мечтать я, что в России
Сам я буду славен в роли
Неподкупного витии, —

Помнишь, ты меня из классной
Увела и указала
На разлив Оки с вершины
Исторического вала.

Этот вал, кой-где разрытый,
Был твердыней земляною
В оны дни, когда рязанцы
Бились с дикою ордою; —

Подо мной таились клады,
Надо мной стрижи звенели,
Выше — в небе — над Рязанью —
К югу лебеди летели,

А внизу виднелась будка
С алебардой, мост да пара
Фонарей, да бабы в кичках
Шли ко всенощной с базара.

Им навстречу с колокольни
Несся гулкий звон вечерний;
Тени шире разрастались —
Я крестился суеверней…

Побледнел твой лик, и, помню,
Ты мне на ухо пропела:
«Милый мой! скажи, какая
Речь в уме твоем созрела?

О, вития! здесь не форум —
Здесь еще сердцам народа
Говорит вот этот гулкий
Звон церковный, да природа…

Здесь твое — quousque tandem[18]
Будет речью неуместной,
И едва ль понятен будет
Стих твой — даже благовестный!»

Время шло — и вот из школы
В жизнь ушел я, и объяла
Тьма меня; ни ты, о муза,
Друг мой, свет мой, не отстала.

Помнишь, — молодо-беспечны
И отверженно-убоги,
За возами шли мы полем
Вдоль проселочной дороги, —

Нас охватывали волны
Простывающего жара,
Лик твой рдел в румяном блеске
Вечереющего пара,

И не юною подругой,
И не девушкой любимой —
Божеством ты мне казалась,
Красотой невыразимой.

Я молчал — ты говорила:
«Нашу бедную Россию
Не стихи спасут, а вера
В божий суд или в мессию.

И не наши Цицероны,
Не Горации — иная
Вдохновляющая сила, —
Сила правды трудовая

Обновит тот мир, в котором
Славу добывают кровью, —
Мир с могущественной ложью
И с бессильною любовью»…

С той поры, мужая сердцем,
Постигать я стал, о муза,
Что с тобой без этой веры
Нет законного союза…

Вижу я, сизые с золотом тучи
Загромоздили весь запад; в их щель
Светит заря, — каменистые кручи,
Ребра утесов, березник и ель

Озарены вечереющим блеском;
Ниже — безбрежное море. Из мглы
Темные скачут и мчатся валы
С неумолкаемым гулом и плеском.

К морю тропинка в кустах чуть видна,
К морю схожу я, и —
                                      Здравствуй, волна!
Мне, охлажденному жизнью и светом,
Дай хоть тебя встретить теплым приветом!..

Но на скалу набежала волна —
Тяжко обрушилась, в пену зарылась
И прошумела, отхлынув, назад:
— Новой волны подожди, — я разбилась…

Новые волны бегут и шумят, —
То же, все то же я слышу от каждой…
Сердце полно бесконечною жаждой —
Жду, — все темно, — погасает закат…

Что мне она! — не жена, не любовница,
             И не родная мне дочь!
Так отчего ж ее доля проклятая
             Спать не дает мне всю ночь!

Спать не дает, оттого что мне грезится
             Молодость в душной тюрьме,
Вижу я — своды… окно за решеткою,
             Койку в сырой полутьме…

С койки глядят лихорадочно-знойные
             Очи без мысли и слез,
С койки висят чуть не до полу темные
             Космы тяжелых волос.

Не шевелятся ни губы, ни бледные
             Руки на бледной груди,
Слабо прижатые к сердцу без трепета
             И без надежд впереди…

Что мне она! — не жена, не любовница,
             И не родная мне дочь!
Так отчего ж ее образ страдальческий
             Спать не дает мне всю ночь!

Не князь, красавец молодой,
             Внук иверских царей,
Был сокровенною мечтой
             Ее цветущих дней.
Не вождь грузинских удальцов —
             Гроза соседних гор —
Признаньем вынудил ее
             Потупить ясный взор.
Не там, где слышат валуны
             Плеск Алазанских струй[19],
Впервые прозвучал ее
             Заветный поцелуй.
Нет, зацвела ее любовь
             И расцвела печаль
В том жарком городе, где нам
             Прошедшего не жаль…
Где грезится сазандарам
             Святая старина,
Где часто музыка слышна
             И веют знамена.

В Тифлисе я ее встречал…
             Вникал в ее черты:
То — тень весны была, в тени
             Осенней красоты.
Не весела и не грустна, —
             Где б ни была она,
Повсюду на ее лице
             Царила тишина.
Ни пышный блеск, ни резвый шум
             Полуночных балов,
Ни барабанный бой, ни вой
             Охотничьих рогов,
Ни смех пустой, ни приговор
             Коварной клеветы,
Ничто не возмущало в ней
             Таинственной мечты…
Как будто слава, отразясь
             На ней своим лучом,
В ней берегла покой души
             И грезы о былом,
Или о том, кто, силу зла
             Изведав, завещал
Ей всепрощающую скорбь
             И веру в идеал…

Я помню час, когда вдали
             Вершин седые льды
Румянцем вспыхнули и тень
             С холмов сошла в сады,
Когда Метех[20] с своей скалой
             Стоял, как бы в дыму,
И уходил сионский крест[21]
             В ночную полутьму.
Она сидела на крыльце
             С поникшей головой,
И, помню, кроткий взор ее
             Увлажен был слезой.
О незабвенной старине
             Намек нескромный мой
Смутил ее больной души
             Таинственный покой.
И мне казалось, в этот миг
             Я у нее в глазах
Прочел ту повесть — что прошла
             Тайком в ее мечтах:
…………………………………………………

Он русским послан был царем,
             В Иран держал свой путь
И на пути заехал к нам
             Душою отдохнуть.
Желанный гость — он принят был
             Как друг моим отцом;
Не в первый раз входил он к нам
             В гостеприимный дом;
Но не был весел он в тени
             Развесистых чинар,
Где на коврах не раз нам пел
             Заезжий сазандар;
Где наше пенилось вино,
             Дымился наш кальян,
И улыбалась жизнь гостям
             Сквозь радужный туман;
И был задумчив он, когда,
             Как бы сквозь тихий сон,
Пронизывался лунный свет
             На темный наш балкон;
Его горячая душа,
             Его могучий ум
Влачили всюду за собой
             Груз неотвязных дум.
Напрасно север ледяной
             Рукоплескал ему,
Он там оставил за собой
             Бездушную зиму;
Он там холодные сердца
             Оставил за собой,
Лишь я одна могла ему
             Откликнуться душой…
Он так давно меня любил,
             И так был рад, так рад,
Когда вдруг понял, отчего
             Туманится мой взгляд…

И скоро перед алтарем
             Мы с ним навек сошлись…
Казалось, праздновал весь мир,
             И ликовал Тифлис.
Всю ночь к нам с ветром долетал
             Зурны тягучий звук,
И мерный бубна стук, и гул
             От хлопающих рук.
И не хотели погасать
             Далекие огни,
Когда, лампаду засветив.
             Остались мы одни,
И не хотела ночь унять
             Далекой пляски шум,
Когда с души его больной
             Скатилось бремя дум,
Чтоб не предвидел он конца
             Своих блаженных дней
При виде брачного кольца
             И ласковых очей.

Но час настал: посол царя
             Умчался в Тегеран.
Прощай, любви моей заря!
             Пал на сердце туман…
Как в темноте рассвета ждут,
             Чтоб страхи разогнать,
Так я ждала его, ждала, —
             Не уставала ждать…
Еще мой верующий ум
             Был грезами повит,
Как вдруг… вдруг грянула молва,
             Что он убит… убит!
Что он из плена бедных жен
             Хотел мужьям вернуть,
Что с изуверами в бою
             Он пал, пронзенный в грудь,
Что труп его — кровавый труп —
             Поруган был толпой
И что скрипучая арба
             Везет его домой[22].
Все эти вести в сердце мне
             Со всех сторон неслись…
Но не скрипучая арба
             Ввезла его в Тифлис, —
Нет, осторожно между гор,
             Ущелий и стремнин
Шесть траурных коней везли
             Парадный балдахин;
Сопровождали гроб его
             Лавровые венки,
И пушки жерлами назад,
             И пики, и штыки;
Дымились факелы, и гул
             Колес был эхом гор,
И память вечную о нем
             Пел многолюдный хор…

И я пошла его встречать,
             И весь Тифлис со мной
К заставе эриванской шел
             Растроганной толпой.
На кровлях плакали, когда
             Без чувств упала я…
О, для чего пережила
             Его любовь моя!

И положила я его
             На той скале, где спит
Семья гробниц и где святой
             Давид их сторожит;
Где раньше, чем заглянет к нам
             В окошки алый свет,
Заря под своды алтаря
             Шлет пламенный привет;
На той скале, где в бурный час
             Зимой, издалека
Причалив, плачут по весне
             Ночные облака;
Куда весной, по четвергам,
             Бредут на ранний звон.
Тропинкой каменной, в чадрах,
             Толпы грузинских жен.
Бредут, нередко в страшный зной,
             Одни — просить детей,
Другие — воротить мольбой
             Простывших к ним мужей…
Там, в темном гроте — мавзолей,
             И — скромный дар вдовы —
Лампадка светит в полутьме,
             Чтоб прочитали вы
Ту надпись и чтоб вам она
             Напомнила сама —
Два горя: горе от любви
             И горе от ума.