Георгий Голохвастов - Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

Любовь — колыбельный напев,
Пленительной нежностью полный:
Баюкает он, точно волны
Качают, душой завладев.

Но только, поверив ему,
Дремотой забудешься чутко,
Он смолкнет внезапно, и жутко
Очнуться в тиши… одному.

Грозовый мрак густой и низкой тучи
Грядой наполз на алый небосклон,
Как свитый клубом, грозный и дремучий,
Из мира мифов вызванный дракон.

Мерцает тускло блеск свинца в отливе
Огнями молний закаленных лат,
И лишь снопом огня в одном извиве
На миг пробился пламенный закат.

В тумане дымном света всплеск багряный
Вокруг победоносного луча
Струится, точно кровь смертельной раны,
Стекающая с острого меча.

И чудится, что неба оборона, —
Водитель Светлых Сил — архистратиг,
Владыку Тьмы во образе дракона
В бою клинком пылающим настиг.

Пою… Полна не восхищеньем,
Не сном любви, не обольщеньем,
Не Красотой душа моя…
Нет, только жизни ощущеньем
Сегодня ярко счастлив я.

Я бросил в море, в блеск вечерний
Зыбей из золота и черни,
Твой дар — заветное кольцо,

И ветер с дружеским участьем,
Как раскрывающимся счастьем,
Повеял волей мне в лицо.

Полночь. Мертвый сон деревни
Тишиною мучит слух.
И на сердце ужас древний:
Ходит, ходит темный дух.

Чу! Вдали поет петух.

Будит смутные терзанья
Клич протяжный петуха,
Словно весть напоминанья
Непрощенного греха…

Грудь тоскует… Ночь глуха.

Вздохнет и смолкнет эхо скал,
Виденья сменит гладь зеркал,
И не дан в небе след зарницам,
Но я, напрасно б я искал
Забвенья прожитым страницам.

Снилась мне ты светлой и довольной,
Улыбаясь с ласковостью мне,
Ты звала. Но сердце ныло больно:
Что-то злое крылось в беглом сне.

Так он жег угрозой затаенной,
Что, проснувшись рано поутру,
Всё еще я нес в душе смятенной
Страх предчувствий: сон был не к добру.

И, как встарь встревоженный любовник
Рад был верить басням ведунов,
Так и я дал много б за толковник
Вещей сути в пряже темных снов.

Но в окне, вздымаясь, занавеска
Шелестела. Тихо сад шумел;
Новый день в красе тепла и блеска
Был, как юность, радостен и смел.

Сноп лучей широкой полосою
Он бросал мне с лаской молодой;
А от гряд, обрызганных росою,
Веял тонко ветер резедой.

И свой цвет, как снег, на подоконник
Уронила белая сирень.
Как мне сна ни толковал бы сонник, —
Сердце верит в этот светлый день.

Мы — вкус утратившая соль,
Мы — свет, горевший под сосудом.
И жизнь казнит нас не за то ль.
Нам не воскреснуть даже чудом,
И в обреченьи — наша боль.

Рукой лаская верный ятаган,
В шатре походном на ковровом троне,
Как блеск грозы, ужасен Тамерлан.

Еще светлей взошла на небосклоне
Его звезда: могучий Баязет
Разбит в бою и схвачен при погоне.

Султан обманут счастьем прежних лет…
Пред очи хана, в клетке — птицей пленной
Его внесли, — вождю от орд привет.

И два врага — владыка, бич вселенной,
И властелин, сраженный в час борьбы.
При встрече речь ведут о славе тленной,

Один без рабских жалоб, без мольбы
Другой без злобы мелочного чванства
Чтя высший суд в путях людской судьбы

И мудрый смысл ее непостоянства.

Неоглядны равнины родные,
В них дорога легла напрямик.
В кольца гнутся, храпя, пристяжные,
Забирая, частит коренник.

В беге призрачном месяц двурогий
Режет тучи хрустальным ребром;
Снеговые поля вдоль дороги
Искрометным горят серебром.

И чем дальше, тем шире, всё шире
Озаренных снегов пелена,
Словно тонешь в таинственном мире
Неразгаданно-светлого сна.

Я томился по далям бескрайным
И полей вспоминал тишину,
В шуме праздничном гостем случайным
Изнывая в столичном плену.

Там солгали мне женские взоры,
А с друзьями разгул надоел,
И бежал я от уз на просторы,
В милый отчич и дедич предел.

Отвори ж мне раздолья глухие, —
Новых сил я в тебе наберусь,
Вековая родная стихия,
Непонятная, чудная Русь.

Здесь развею я с пылью алмазной
Беспокойного сердца тоску
И кручину любви неотвязной
По снегам размечу на скаку.

Ну, наддай же, ямщик. Да запой-ка.
Вожжи дрогнули. Ухарский крик, —
Пуще прежнего прянула тройка,
И запел, встрепенувшись, ямщик.

Он поет про коней-ураганов,
Про зазнобу — девицу-красу,
Про гульбу удалых атаманов,
Про засаду в дремучем лесу.

И врываются сменой нестройной
В стародавний распев ямщика
То безудержность воли разбойной,
То судьбы подневольной тоска.

Что за песнь. От добра ли? От худа ль
Не поймешь, — да и нужно едва ль.
От души забубенная удаль,
От души роковая печаль.

Месяц серп свой за облаком прячет,
Жжет лицо снеговая пыльца,
И не знаешь, смеется иль плачет
Переливная трель бубенца.

Сквозь прорезь узкого оконца
Лучей вечерних столп косой
Упал прозрачной полосой
На гроб с прощальной лаской солнца.

И сизо-синяя струя
Густого дыма от кадила
Поток лучистый бороздила,
Как зыбь лазурного ручья.

Казалось, что в наплывах дыма,
Стезей, светящейся вдали,
Мольба тоскующей земли
Всходила в высь, дориносима.

Иду путем неотвратимым.
Но, молода не по летам,
Душа поднесь верна любимым
Неувядающим мечтам.

И, полный сном неповторимым,
Порой я льну, не здесь, а там —
В далекой юности, к любимым
Неувядающим устам.

Внизу, в теснине, Джумны чистой
Излом серебряный сверкал;
Высоко вверх твердыней мшистой
Вздымались стены мрачных скал.

Молчали горы в ризах черных
Своих нахмуренных лесов
И в бороздах потоков горных;
Был сон полуденных часов.

Говинда праведный, — великий
Учитель Сикхов, — в сердце гор,
Облокотясь на камень дикий,
Склонял над древним свитком взор.

Вдруг шаг раздался торопливый,
И Рагунат пред стариком:
Недавно стал богач кичливый
У мудреца учеником.

Но сребролюбцы ненадежны.
Теперь сказал он: — «Удостой
Принять мой дар, такой ничтожный
Перед тобой, отец святой». —

И подал старцу два браслета.
Говинда взял их на ладонь,
Следя, как искорками света
Рубинов теплился огонь.

Потом одной цепочки звенья
Обвил вкруг пальца. Горячей
На солнце брызнули каменья
Игрою радостных лучей.

Но вдруг браслет, скользнув проворно
Блестящей змейкою с руки,
Звеня, скатился с кручи горной
И с плеском канул в глубь реки.

— «О горе, горе», — как безумный,
В испуге вскрикнул ученик
И вниз с утеса в воды Джумны
Нырнул с разбегу. А старик

Опять склонил над свитком взоры.
И, в наступившей тишине,
Журча, смеялись волны-воры,
Свою добычу скрыв на дне.

Уже кончался день и, алый,
Пылал торжественно закат,
Когда, озябший и усталый,
Вернулся к старцу Рагунат.

Кричит: — «Я с места сбился верно.
Наставник добрый, помоги
И укажи мне, хоть примерно,
Где от паденья шли круги».

Говинда, дум вечерних полный,
Весь устремленный к высотам,
В ответ, не глядя, бросил в волны
Второй браслет, сказав: — «Вот — там».