Гарри Гордон - Птичьи права

Когда в бесплодном вдохновенье
Текли весенние мгновенья
В тени настольного огня,
Крылом своим отдохновенье
Слегка царапнуло меня.

Там были таянье и тайна,
И ультразвука частота,
И трудный хруст произрастанья,
И пепельная чистота.

Неторопливо, деловито
Я зачеркнул свои слова,
И произвел глубокий выдох,
И, выдохнув, возликовал.

И стало ему беспощадно ясно,
Что жизнь прошумела и дальше ушла,

Отпела, оплакала, лампу зажгла,
И теплые тени легли по фаянсу.

А я-то, счастливец, не понял еще,
Что больше не будет покоя и воли,

Какое покоя и воли — и боли
Не боле, чем есть, да и эта не в счет.

Мне самое время, выходит, хлебать
Вино вдохновенья, пока не прокисло,
И тусклым прозрением поколебать
Неверные сумерки здравого смысла.

А я-то, удачник, не знаю, что лишь
Усядешься прочно на письменном стуле,
Душа занеможет, как сытая мышь,
Попавшая в сладкий заброшенный улей.

Косые блики влажно лягут
На уголок черновика.
А жизнь, как прежде, нелегка:
То слишком легкая рука,
То слишком белая бумага.

Весна приметами бедна:
Открытый запах влаги новой,
В промокшей купине ольховой
Подчеркнутая тишина.

Несет невзрачная река
Уже ненужную бутылку,
Цветет подснежная ухмылка
Над бородой у мужика.

А мы отправимся гулять.
Пройдем сквозь стройку по дороге,
Усердно поднимая ноги,
Чтоб башмаки не потерять.

И будем мы оживлены
Под искренним влияньем света,
Как будто не наживлены
И сквозь петельку не продеты.

А между тем со всех сторон
Полощут ситцами оконца
Колхозный выбритый Харон
Весло строгает. Волоконце

Сосновое легко, как дым,
Как отражение воды
В открытом небе, там где тени
Неузнаваемых растений,

И перистые облака,
Как сны Ивана-дурака.

О, как бы я ему ответил,
Тому, которого забыл,
Который где-то на рассвете
Меня когда-то оскорбил,
Который и во сне не снится…
Вода пустынная пылится,
Дороги связаны узлом,
Как сумерки, смягчает лица
Разлитое в природе зло.
Но иногда, по крайней мере,
Звонок внезапный прозвонит.
Приоткрываешь, вздрогнув, двери,
А на пороге друг стоит.

Молчит усталая жена,
Течет разбитое корыто,
Тысячелетняя война
Между призванием и бытом.

Без поражений, без побед,
Братания да перебежки.
Так равно радует обед,
И строчка, вспыхнувшая в спешке.

Но неизменно, всякий раз,
Едва вода заткнется в кране,
Едва забрезжит чай в стакане, —
Как будто кто-то рад за нас.

Звук от звука, плоть от плоти,
Легкий бред врожденной хвори —
Остывает жаркий полдень
Моего Причерноморья.

Остывает, оседает,
Косточки перемывает.

Подмосковный дождик хлынет,
Проберется через шторы,
Слаще пепельной полыни,
Горше тлена филофоры.

Бьется илистый источник
С незабудкой на груди.
Север. Западный, восточный,
Ясный север впереди.

Хорошо кулаком по столу
Врезать так, чтоб попадали полки,
Чтоб, как чайки, взлетели осколки,
И жена побледнела в углу.

Все же лучше забиться под стол,
И, подобно старинному греку,
Загорланить: «Ищу человека!»
И запеть: «В этом зале пустом…»

И услышать: «Вылазь, дуралей,
Неприличны комедии эти,
Смотрят дети, притихли соседи,
Не себя, так меня пожалей!»

Едва появилась, повисла,
Едва отразилась звезда,
Исчадия здравого смысла
Расстались со мной навсегда.

Немного помедлив на ивах,
Распались на гомон и гам…
Лягушкой святая наивность
Пришлепала к самым ногам.

Но это не важно, а важно,
Что прыгает мой поплавок
В реке вечереющей, влажной,
Мечтательной, словно зевок.

И странно: за многие годы
Стараний, сомнений, тоски
Не выросли ни на йоту
Извечные эти мальки.

Все те же простые обманы —
Подергает, прыскает прочь…
Но вот из травы и тумана
Огромная выросла дочь.

И мы на заслуженный ужин
Идем, торопясь и дивясь, Домой.
И никто нам не нужен,
Ни окунь, ни щука, ни язь.

А если знаем сами,
То и начнем с нуля:
Сведем концы с концами,
Получится петля.

И петельку набросим,
Поскольку есть сосна.
Вперед качнешься — осень,
Назад летишь — весна.

Приладили дощечку
За несколько минут.
Назад качнешься — речка,
Вперед качнешься — пруд.

И зеленели ели,
И пели небеса,
И мы подзагорели
За эти полчаса.

Из кромешного болота,
Где за днем не видно дня,
Знаю, милостивый кто-то
Тащит за уши меня.

Избавление от груза
При болезненном рывке…
Может быть, качнется муза
Стрекозой на поплавке.

В поднебесье полусонном
Накаляется гроза.
Может быть, дохнет озоном.
И раскроются глаза.

Пропадайте эти кочки,
Если пастбища души
Как весной в саду цветочки,
Вероятно, хороши.

Значит, стоит лезть из кожи,
Если благо впереди…
Кто-то, милостивый тоже,
Мрачно молвит: — Погоди!
В самом деле, — пес несется
Из кустарника ко мне,
Уши светятся на солнце,
Брюхо тощее в дерьме.

Где-то бегал, где-то рыскал,
Где-то вспугивал утят…
Лягушата, словно брызги,
Из-под ног его летят.

В вечереющем лимане
Отразился лунный ноль,
Растворяется в тумане
Цапля, острая, как боль.

И, на месте оставаясь,
Белый верх и темный низ
Заживо размежевались,
Намертво переплелись.

Проносятся без остановки,
Теряя эхо, поезда.
Глухая станция Обновки
Стоит, как полая вода.

Помечена двумя огнями,
Она таит порядок свой,
Вдрызг занесенная дождями
И ослепленная листвой.

Там кассы темное окошко,
Корзина, чемодан и тюк,
Старушка там на курьих ножках
И в макинтоше крупный тюрк.

Сквозь капли на холодных ветках
Видны железные пути…
Дрожат окраины под ветром,
И ни проехать, ни пройти.

На что мне этот город, где
Ни спрятаться, ни заблудиться,
Где на холодных стеклах лица
Дрожат, как блики на воде.

Но в парке соловей поет
По вечерам. Напропалую
Бубнит, хихикает, целует
И временами залпом пьет.

И, удивительный такой,
Поет, затасканный, избитый,
Слезами жгучими политый,
Как роза, ирис и левкой.

Сжимает ветку в кулаке
Над гулким зданьем туалета,
Где лампочка дневного света
Трещит на белом потолке.