Гарри Гордон - Птичьи права

Не разберешь, потихоньку скрипя,
Что там сломалось, хомут или дышло.
Жизнь постояла на месте и вышла,
Брови нахмурив и сердце скрепя.

 Чем-то похожа была на тебя
В темные дни накануне замота,
Хлеба горбушку, шершавей шамота,
Нервно и бережно теребя.

 Тихо, как сумерки из угла,
Не дожидаясь, сгорю или лопну,
Вышла на цыпочках, дверью не хлопнув,
И благодарностью пренебрегла.

От безнадежно пешего хожденья
Околевают ноги в колее.
Автомобиль на лаковом крыле
Вперед мое уносит искаженье.
И выхлопную вонь пренебреженья
Вдохнув сполна на придорожном пне,
Подумал я о том глубоком дне,
Куда вернусь. То будет ночь рожденья.
Итак, я выхожу из колеи.
Пространства разноцветные слои
Окутали монетку циферблата.
Со мной мои, таи иль не таи,
Прорехи, дыры, пятна и заплаты…
Не стоит притворяться — все свои.

Чернеют витражи
На лестничных площадках
В том доме, где я жил.
Подглядывавший в щелку
Мальчишка покружил
И вылетел в окно.
В том доме, где я жил,
Всегда было темно.
Я ободрал плечо
О гвоздь, нарочно вбитый,
А белый старичок,
До ужаса забытый,
Обнюхал и ушел,
Вздохнув нехорошо.

Будильник ровно отгремел,
И, глаз не открывая,
Я вижу лиц холодный мел,
И дряблый бег трамвая.

Отчаянная немота
Меня в песок зароет.
Глаза открою. Только рта
Не буду. Не открою.

А мама у окна стоит,
И, вглядываясь в крыши,
Спокойно что-то говорит,
И я ее не слышу.

Не было в мире друзей и знакомых.
Мамины руки и косы сестер.
Клювы и крылышки насекомых,
Первых укусов прозрачный костер.

Жидкая Астрахань в бежевом солнце,
Море шипит в раскаленных песках.
Папа в кальсонах стоит и смеется.
Белую рыбу держит в руках.

Когда это было? Ну, да, это было тогда,
Когда меня не было. Мама была молода.
Меня еще не было. Мама лежала в траве,
И ветер бродил молодой у нее в голове.

Был ветер, и дети сидели. Один в головах,
Другой на спине, ну а третий лежал на спине.
Меня еще не было. Ветер ее волновал,
И божья коровка спокойно сидела на ней.

Акация высокая растет,
Где я по целым дням сидел на ветке,
И, равнодушно поднимая веки,
Следил за мною полосатый кот.

И мама возле самого ствола
Звала меня. И видеть не могла
Сквозь плотный тленный аромат акаций.

И что бы мне тогда не отозваться…

Там, где вчера загорали и плыли,
Камнями бомбили флот,
Чайка, закинув за спину крылья,
Ходит взад и вперед.
Чисто и тихо от мерного гула,
Полынь, шевелясь, горчит…
Градом побило, ветром сдуло,
Палка в песке торчит.

Солнечный день пропадает зря.
 Тяжелая авоська режет ладонь.
В усах у дядьки синий огонь,
Рядом желтые дыни горят.

Торгуется мама, очки надев,
Я, краснея, отвел глаза.
В грязной бочке, в теплой воде
Пух плывет на всех парусах.

Держусь за стойку, чтоб не упасть,
Страшусь баклажанов, дынь и огня.
Какой-нибудь дядька меня продаст,
Какая-то женщина купит меня.

Во дворе палисадник зачах,
Рассыхается лодка на кирпичах.
Толстая женщина возле колонки
Рассерженно полоскает пеленки,
Платье разорвано выше коленки,
Я стараюсь не замечать.
Целый день во дворе торчать.
Сыграны игры, прочитаны книжки.
Женщина вытирает подмышки. Я стараюсь не замечать.

Среди строительных отбросов,
Цементный оседлав кулич,
Я косточку от абрикоса
Тру об украденный кирпич.

Растительной ракушки панцирь
Не поддается. Но терпи,
Точи свистульку, трогай пальцем,
И плюй в оранжевую пыль.

Кирпич на сантиметр источен,
В ресницы пот бежит со лба.
Теперь свисти до самой ночи,
Пока не задрожит губа.

В пыльных колючих кустах чертыхается серая птичка.
Узкий песчаный берег под жаркой глиной обрыва.
Мой взрослый товарищ, рукой помотав, гасит спичку,
Тянет из моря последнюю, сотую, рыбу.
Затем, подмигнув, разложил на скале
Огурцы, помидоры и брынзу,
Улыбка его молодит, меня же улыбка старит.
Слизываем с плеча соленые белые брызги.
Плечи литые. А вдруг он меня ударит?..

Соль или птичий помет,
Или небесная манна?
Сохнет горячий йод
Выкипевшего лимана.

Можно зубы сцепить,
Выгнуть плоскую спину,
Суслика утопить,
В чайку навозом кинуть.

Хлопают двери, ищется рубль,
Кофе стынет в чашке нарядной:
Ослепительный черный уголь
Выгружается возле парадной.

Берется у дворника лопата,
Из ведер вытряхиваются кошки,
На животе темные капли пота
Прокладывают розовые дорожки.

И, едва машина отъедет,
Уляжется пыль, засверкает камень,
Вплотную придвинутся соседи,
Одобрительно цокая языками.

На корпусе, некогда белом,
Холодных ракушек нарост.
Вода приседает всем телом,
И снова встает во весь рост.

Подводные светятся тени
Под суриком клепаных скал,
В прозрачных сосудах растений
Неоновый слабый накал.

Меня выволакивал ужас
На палубу ржавой баржи,
Где в жаркой коричневой луже
Разбухшие зернышки ржи.

Шли поезда из пункта А,
В колхозе взвешивали сено,
В бассейн какая-то вода
Лилась тоскливо из бассейна.

Важнейшая из всех задач
Скрипела дверью в коридоре…
А дальше, за жасмином дач,
Кружилась песенка над морем.

Шел пароход из пункта Б,
Волной постукивал на стыке,
И волновались на трубе
На звук помноженные блики.

Любой пустяк, любая малость —
И в горле окислялся ком.
Ничто еще не рифмовалось,
Но морем пахло и песком.

И лишь для маменькиных дочек
Коварный припасен стишок:
— Жасмин хорошенький цветочек,
Он пахнет очень хорошо.

По щечкам, покрасневшим густо,
По требованью прекратить
Догадываюсь, что искусство
Могло бы горы своротить.

Солнце не сходит с неба,
И в белизне кромешной
Хлопья темного снега
С листьями вперемешку.

«Раскинулось море широко…»
Поет хмельной старикашка.
И вот из раскрытых окон
Летят медяшки в бумажках.

Соседки не очень метки,
И мы, смущенно и быстро,
Собираем монетки
И отдаем артисту.

Поковырявшись в чистом ухе,
Глаза на часики скосив,
Наш первый ученик Житухин
Меня конфетой угостил.

Она растаяла от пота
В моем смущенном кулаке…
Ах, пиджачок из шевиота,
Ах, перхоть на воротнике!