Иван Бахтин - Поэты Урала. Антология в двух томах. Том 1

Я не пела вчера, не плясала —
Задушевные письма писала.
Я над первым письмом
Ровно час просидела,
А второе закончила
Только с зарей.

Лист бумаги для первого
Выбрала белый,
Для второго письма —
Голубой.

Одинаковый почерк
И в том, и в другом,
Но не в оба письма
Я цветы положила.
Я проплакала ночь
Не над первым письмом —
Нет, второе письмо
Я слезами омыла.
И на первое мне
Будет скорый ответ,
Но едва ли придет
Мне ответ на второе.
В первом сверстнице я
Посылала привет,
А кому во втором —
Не открою.

Брал смородину я
У лесного ручья,
Вспомнил очи твои —
Где ты, радость моя?

Как взгляну по весне
На шиповник в огне,
Твой румянец густой
Вспоминается мне.

Я за плугом весной
Прохожу бороздой —
В пенье жаворонка
Голос чудится твой.

Она — скалистая, она — лесная,
она щетинит осенью жнивье,
и яблоки тяжелые роняет
сентябрь захолодавший на нее.

Земля уральская… В ней камень рубят,
чтобы она и в зодчестве жила.
Она порою на ладони грубой
от золотых крупинок тяжела.

Лил дождь осенний. Сад грустил о лете.
За мной вода заравнивала след.
Мне подсказала дата в партбилете:
тогда мне было девятнадцать лет.

На город шел Колчак; у мыловарни
чернел окоп; в грязи была сирень;
а я сиял: я стал партийным парнем
в осенний тот благословенный день.

Ее к земле сгибает ливень,
Почти нагую, а она
Рванется, глянет молчаливо —
И дождь уймется у окна.

И в непроглядный зимний вечер,
В победу веря наперед,
Ее буран берет за плечи,
За руки белые берет.

Но, тонкую, ее ломая,
Из силы выбьются… Она,
Видать, характером прямая,
Кому-то третьему верна.

Вечерний свет звезды
мерцает в вышине;
задумались сады,
и стало грустно мне.

Он здесь, в моем окне,
звезды далекий свет,
хотя бежит ко мне
сто сорок тысяч лет.

А вам езды-то час,
и долго ли собраться!
А нет чтоб догадаться
приехать вот сейчас.

Любовью дорожить умейте,
С годами дорожить вдвойне,
Любовь не вздохи на скамейке
И не прогулки при луне.

Всё будет: слякоть и пороша.
Ведь вместе надо жизнь прожить.
Любовь с хорошей песней схожа,
А песню не легко сложить.

Как хочешь это назови.
Друг другу стали мы дороже,
заботливей, нежней в любви,
но почему я так тревожен?
Стал придавать значенье снам,
порой задумаюсь, мрачнею…
Уж видно, чем любовь сильнее,
тем за нее страшнее нам.

Ты порой целуешь ту, порою эту
В папиросном голубом дыму.
Может быть, в упреках толку нету,
Да читать мораль и не к лицу поэту,—
Только страшно стариться тому,
Кто любовь, как мелкую монету,
Раздавал, не зная сам кому.

Весь под ногами шар земной.
Живу. Дышу. Пою.
Но в памяти всегда со мной
Погибшие в бою.

Пусть всех имен не назову,
Нет кровнее родни.
Не потому ли я живу,
Что умерли они?

Была б кощунственной моя
Тоскливая строка
О том, что вот старею я,
Что, может, смерть близка.

Я мог давно не жить уже:
В бою, под свист и вой,
Мог пасть в соленом Сиваше
Иль где-то под Уфой.

Но там упал ровесник мой.
Когда б не он, как знать,
Вернулся ли бы я домой
Обнять старуху мать.

Кулацкий выстрел, ослепив,
Жизнь погасил бы враз,
Но был не я убит в степи,
Где обелиск сейчас.

На подвиг вновь звала страна,
Солдатский путь далек.
Изрыли бомбы дочерна
Обочины дорог.

Я сам воочью смерть видал.
Шел от воронок дым;
Горячим запахом металл
Запомнился живым.

Но все ж у многих на войне
Был тяжелее путь.
И Черняховскому — не мне —
Пробил осколок грудь.

Не я в крови, полуживой,
Растерзан и раздет —
Молчал на пытках Кошевой
В свои шестнадцать лет.

Пусть всех имен не назову,
Кровнее нет родни.
Не потому ли я живу,
Что умерли они?

Чем им обязан — знаю я.
И пусть не только стих,
Достойна будет жизнь моя
Солдатской смерти их.

Ни креста, ни камня даже
на могиле этой нет,
и никто мне не укажет
никаких ее примет.
Бугорок, с другими смежный,
был на ней, но в долгий срок
много вод умчалось вешних —
и сровнялся бугорок.
Только гнет травинки ветер,
только… сжало грудь тоской:
словно не было на свете
русской женщины такой;
словно в муках не рожала
шестерых детей она,
не косила и не жала,
сыновей не провожала,
не тужила у окна.
Мне совсем бы стало горько,
если б край, что нет родней,
каждой тропкой, каждой горкой
память не будил о ней.
На озерках, на елани,
за логами у леска
кто не видел с самой рани
Темного ее платка!
С ребятишками по-вдовьи
в поле маялась она —
Щипачева Парасковья,—
на полоске дотемна
ставила, не зная лени,
за суслонами суслон…
Взять упасть бы на колени,
той земле отдать поклон.
Пусть к заброшенной могиле
затерялся в мире след —
знаю, мать похоронили
в той земле, что легче нет,
в той земле, в родной державе,
где звучит мой скромный стих,
где теперь высок и славен
труд ушедших и живых.
И когда свистят метели,
снова думаю одно:
и над ней они летели,
и в мое стучат окно.