Кайсын Кулиев - Раненый камень

Эту песню немудреную,
Чей мотив под стать словам,
Словно веточку зеленую,
Я протягиваю вам.

Мир меня не только радовал.
Видел я немало бед,
Но в глаза я вам заглядывал,
И казалось — горя нет.

Песню эту неумелую
Я дарю вам в светлый час.
Чем я буду, что я сделаю,
Если не увижу вас?

Мир вам дарит даль бездонную,
Утро — вешнюю зарю.
Я, как веточку зеленую,
Эту песенку дарю.

Я тебе такую боль нанес,
Будто бы клинком удар нежданный.
Так обидел я тебя до слез,
Что и сам страдаю, как от раны.

Что же, я лишусь любви твоей
Оттого, что крикнул слово злое?
Мне-то, может, тяжелее вдвое:
Мне от собственной вины больней…

Живем с тобою, каждый день и час
То радуя, то мучая друг друга.
Порою солнце юга нежит нас,
Порою дует северная вьюга.

Любовь не только лунный свет в окне,—
Любовь остра, как лезвие кинжала!
То нам легко в спокойной тишине,
То слышится нам грозный гул обвала.

Порой любовь — как вишни легкий цвет.
Порой блестит, как молния, пылая,
Но — сталь кинжала или лунный свет —
Она всегда любовь, всегда живая!

И я причинял вам, о женщины, горя немало,
Хотя не хотел, чтобы старились вы от обид.
Вас, правых во всем, тосковать заставлял я, бывало,
Поэтому сердце мое так болит и скорбит.

Нет, я не из тех, кто становится в бравые позы:
Смотрите, мол, — я молодец, победитель, герой!
Сквозь ливни годов мне виднеются женские слезы,
И хлеб мой насущный мне кажется горьким порой.

Простите меня! — это, женщины, вам говорю я,
Почти не надеясь, что давнюю боль мне простят.
Простите меня! — говорю вам и долго смотрю я
С горы моих лет, где тяжелый идет снегопад…

Солдат от боли умер до заката,
Ладонью даже сердце не прикрыл,
А я — преемник этого солдата,
Который вас так преданно любил.

Как тот солдат, погибший в чистом поле,
Я вас люблю до слез. И потому
Я ваше сердце заслоню от боли.
Пусть будет больно сердцу моему.

Ты тихо поешь колыбельную песню опять
Ты стала красивой, как прежде. Глаза потеплели,
Луна колыбель освещает. Ты глаз оторвать
Не можешь от этой залитой луной колыбели.

Ты тихо поешь колыбельную песню опять,
Я счастлив: я вновь понимаю, как вечно все это.
Я знаю: ребенку — расти, этой песне — звучать,
Я знаю, что вечно сияние лунного света.

Лицо материнское будет красивым всегда,
Любовь материнская будет полна бескорыстья,
Как будет прохладной далеких вершин высота,
Так будут весною зелеными травы и листья.

Ты тихо поешь колыбельную песню опять
Ты стала красивой, как прежде. Глаза потеплели,
Луна колыбель освещает. Ты глаз оторвать
Не можешь от этой залитой луной колыбели.

Когда я смотрю на тебя, меня тянет
Писать о платанах, о лесе весною.
А рассыплешь ты волосы — сразу платаны
Всем лесом зеленым шумят предо мною.

Смотрю на тебя, и рождаются строчки
О море, — вы с морем свежестью схожи.
О, цвета моря просторные ночи!
О, дни, что на синее небо похожи!..

Поэты забытые! Снегом покрыты
Могилы, куда вас свела неудача.
Как ваши могилы, и книги забыты —
Все те, что писали вы, гневаясь, плача.

Вы радостно с вешним цветеньем встречались,
Любили вы прелесть зимы и до боли
Неправдою, гнетом, нуждой возмущались.
Лохмотьями нищих, цепями неволи.

Ни разу людей не лишали вы хлеба,
Вовек не свершали убийств и насилий,
Вам нравилось лунное, звездное небо,—
А большего вы для себя не просили!

Как вы, жили плотники, жили крестьяне
И так же, как вы, позабыты, поверьте.
Давно имена их исчезли в тумане,—
Но разве мечтали они о бессмертье?

И те, что разграбили долы и горы,
Что бедных лишали жилья и защиты,
Владыки, убийцы, насильники, воры,—
Давно позабыты, давно позабыты!

Но кто они? Чертополох и крапива!
Вы — зелень садов и цветенье дубравы.
Трава, как при вас, и поныне красива,
И так же ушли вы, как добрые травы.

Теперь вы забыты. Но, звонкие строки
Читая, как плакали девушки прежде
Над книгой поэта! Вот жребий высокий,
И снился ли он богатею-невежде?

Теперь вы забыты. И не знамениты
Герои Земли, не искавшие славы.
Но песня и мужество не позабыты,
Бессмертны, как море, навечны, как травы.

Желтеет за окном. Скользят лучи косые.
Хочу тебе сказать я тихие стихи.
Мать воду родника нам в ведрах приносила.
Мои стихи теперь, как та вода, тихи.

Пусть так теперь звучат стихов моих признанья,
Как эта тишина, — она сейчас во всем.
Так старенькая мать сидела на диване.
Так сумерки теперь вошли в наш мирный дом.

Мои стихи к тебе тихи, как снег на склоне.
Как снег. Но только в них не холод, не мороз,
Они теплы, как ты — твой взгляд, твои ладони.
Тихи, как тот цветок, что в нашем доме рос.

Такие говорить стихи тебе я стану,
В них — ты, твои шаги, твой взгляд и голос твой.
Пусть льются в тишине, как струйки из-под крана,
Как ласточка в дому, кружатся над тобой.

Я помню в час беды твои родные руки.
Их ощутив тепло, я забывал про боль.
И исчезало все — невзгоды, горечь, муки,
Я обретал себя и снова был собой.

Но мало я тебя благодарил за это,
Сходил с прямой тропы, блуждал средь бела дня.
Простишь ли ты меня, безумного поэта,
За то, что столько зорь встречала без меня,

Что говорил тебе я полные мороза
Слова, что столько ран душе твоей нанес?
Не раз в твоих глазах потом я видел слезы,
А сколько я тебе незримых стоил слез!

Но мягкие слова, что лунным светом льются,
Я тоже говорил — я счастлив был с тобой.
И если уезжал, спешил скорей вернуться,
Меня твое лицо назад звало, домой.

И говорил себе, что твоего красивей
На свете я лица не видел никогда,
Что если рядом ты — я проще и счастливей,
Что крылья придает твоя мне красота.

И сам был на себя за суетность в обиде,
Смотрел в глаза твои и проклинал тот час,
Когда за суетой в них света звезд не видел.
О, свет моих ночей — сиянье этих глаз!

Я забывал про них, но ты прости мне это.
Дай лучше я опять в глаза твои взгляну!
Что может быть трудней и тягостней поэту,
Чем те часы, когда он сознает вину.

Ни разу тучи свет мне в жизни не закрыли:
Когда мне тяжело, в глаза твои смотрю.
О женщины! Вы впрямь мужского сердца крылья.
Так говорили встарь. Так вновь я повторю.

А ты была как лань. И как хребты сиянье
Дарят, так красоту ты подарила мне.
Благодарю тебя. Будь вечно легкой ланью.
Будь до последних дней верна своей весне.

О крылья красоты! Вы значите немало.
Есть в красоте твоей всей жизни мощь и свет.
Дни темные, как ночь, она мне освещала,
И, победив их мрак, я не страшился бед.

Тебя большой поэт назвал кавказской фреской,
Поэт, что так правдив и честен был всегда.
А я — я до сих пор влюблен в тебя по-детски,
С поэзией всегда шла рядом красота.

Как мудрость и талант она. В ней та же сила,
В ней подвига накал, его порыв святой.
Она во все века и грела и светила.
Наш дом зимой согрет твоею красотой.

Любимую сравнил поэт Востока с ланью
Уже давным-давно, за много лет до нас.
Но ты и впрямь как лань. Мне больно от сознанья,
Что он — не я сказал в стихах так в первый раз.

Пусть он в лохмотьях был — ему счастливо пелось,
Коль удалось ему такое вдруг открыть.
О, как бы мне теперь твои глаза хотелось
С глазами лани вдруг счастливо так сравнить!

Пусть он в лохмотьях был, пусть знал он много горя,
Но тот, кто так сказал, не зря на свете жил:
Он словно путь нашел к неведомому морю,
К невиданной земле дорогу проложил.

Я на тебя смотрю. И вновь сравненье это
Твержу. Его никак забыть я не могу.
Да, сила красоты извечна, как рассветы,
Пред женской красотой мы все как есть в долгу.

Пред женщиной — ее руками и глазами,
Пред красотой ее немого я немей.
Все делает она умелыми руками —
Стирает, варит, шьет, купает малышей.

О, нежность и тепло рук, мне создавших счастье,
Умелых, добрых рук — мне их дороже нет.
Они смуглы. А я их в тесте видел часто,
Цвет теста оттенял их смуглый нежный цвет.

Все радости земли, все горести и раны
Проходят сквозь тебя, все в сердце носишь ты.
Прости мне дни, когда блуждал я как в тумане
И низвергал тебя, как в пропасть, с высоты.

Распахнуто окно. Деревья пожелтели.
Твоя рука в моей. Сидим. Молчим вдвоем.
Мне кажется, года вот так же пролетели,
Как журавли летят сегодня за окном…

Ты девушкой была такой, что пахли губы
Как розы. Ты и впрямь легка была как лань.
Смешались времена. И — любо иль не любо —
Я думаю: поэт Востока отдал дань

Тебе века назад, что он с глазами лани
Твои глаза сравнил, в саду их увидав,
И засмотрелся на тебя, зашлось дыханье,
И удивился он, как я, счастливым став.

О, розы на губах! Как солнце пахли руки
В те дни, когда с тобой узнали счастье мы!
Нет, не могу теперь подумать я без муки
О том, что скроет их глубокий снег зимы…

О, розы на губах! И я пишу, желая
Еще раз пережить той девушки приход.
Пусть хоть в моем стихе та красота живая
На лишний год один подольше проживет.

На желтизну дерев глядим мы, вспоминая.
Что так на зелень их смотрели мы с тобой.
Вспять реки не текут. Да, верно. Это знают
Не только мудрецы. Тут жизни свет и боль.

И мы с тобой глядим на горы, как смотрели
Впервые мы на них в далекие те дни,
Как будто мы с тех пор совсем и не старели.
Как будто мы с тобой бессмертны, как они.

Все так же их хребты белеют постоянно,
Хоть и века прошли над ними чередой,
Садятся и на них тяжелые туманы.
Но это лишь привал в их жизни кочевой.

Вновь на тебя смотрю, как я смотрел впервые.
Как будто на тебя годов не пала тень,
Как будто сам твоей не видел седины я
И ты осталась той, какой была в тот день.

Желтеет за окном. И птицы над домами.
Подходит вновь зима, готовит свой набег.
Ты гладишь мне виски и теплыми руками
На голове моей вдруг ощущаешь снег.

Не первый я поэт, что говорит про это,
И не последний я. Земле цвести, поверь:
Все будет и без нас — зима, весна и лето.
И реки будут течь сквозь годы, как теперь…

Я знал немало дней прекрасных. Я с разбега
Врывался в мир, любил тепло, дожди, зарю.
Идет моя зима, и, чуя запах снега.
На голые холмы я с нежностью смотрю.

Сидим с тобой вдвоем, и мне не одиноко.
Жизнь! Благодарен ей я за судьбу свою,
За страсть, за счастье жить здесь, на земле высокой,
За жар моих стихов, за красоту твою!..

Моей любовью ты была, большой, счастливой.
Теперь ты — только боль оборванной мечты.
Приходит смерть порой и к девушкам красивым.
Ты девушкой была, надгробьем стала ты.

О, тонкость рук твоих и их тепло живое,
На цвет морской воды похожие глаза!
А ветер над тобой качает ночью хвою,
И о тебе гудят сосновые леса.

Твои глаза всю жизнь любили снег и осень,
И сосны, и весну, и грусть дождей косых.
У мертвых неба нет, и снега нет, и сосен.
Холодной глины тьма закрыла все от них.

В поэзии любя нетленность, вечность, силу.
Цвела ты. И ушла. И стал мой день тяжел.
Спокойно звезд огни горят. Ты их любила,
И за ночь абрикос, как при тебе, расцвел.

Да, и красавиц смерть уносит. Как мириться
Нам с этим? Все равно ничем тут не помочь.
Красивое лицо твое мне часто снится
Всю ночь, пока рассвет не отодвинет ночь.

Ты улыбаешься во сне. И хоть я знаю.
Что это только сон, — назавтра встречи жду.
Но нам уже вовек не встретиться, родная,
Ведь ты лежишь в земле, а я по ней иду.

Иду я по земле, а ты лежишь под нею,
Я вижу облака — их легкость, свет и цвет —
И розы, что теперь не для тебя алеют.
Я за тебя всему шлю грустный свой привет.

Для мертвых нет любви и нет цветов, просторы
Морей им не нужны, весь мир от мертвых скрыт.
Им сосны не шумят, им безразличны горы
И жизнь. И в этом смерть как раз и состоит.

Идет спокойный снег. Весь день брожу, вдыхая
Его прохладу, я. Простор и свежесть в ней.
И вновь весь день стихи я женщинам слагаю —
Весне души моей, зиме души моей.

Их руки и глаза нас всюду согревали
Средь радостей и бед, в дни скорби, в дни труда.
Мы ради них шли в бой и жизни отдавали,
Мы думали о них, их помнили всегда.

Кинжальных, пулевых ранений много было,
Не жаловались мы, сражались против зла.
Когда ж в кровавый день мы вдруг теряли силы,
Как знамя, нас любовь спасала и вела.

Вот Пушкин на снегу лежит у речки Черной,
Махмуд в последний раз глядит на выси гор.
И голос твой, Меджнун, звучит в ушах упорно:
Ты где-то средь пустынь тоскуешь до сих пор.

Идет спокойный снег. Весь день брожу, вдыхая
Его прохладу, я. Простор и свежесть в ней.
И вновь весь день стихи я женщинам слагаю —
Весне души моей, зиме души моей.

Я тебя вспоминал у Адайских высот.
Над чинарами солнечный свет ликовал,
Ты жила в этом мире открытых красот.
У Адайских высот я тебя вспоминал.

У Адайских высот ты врывалась в мой стих
Вместе с зеленью веток, как солнечный луч.
Разгорался рассвет, откровенен и тих,
И чинары молчали у каменных круч.

Я зажег в твою честь полуночный костер
У Адайских высот. Я стоял на краю
Голубых пропастей, перед сонмищем гор,
Ты заполнила полностью память мою.

И с Адайских высот до тебя аромат
Расцветающих трав этот стих донесет.
Где чинары и скалы, Восход и Закат
Вспоминают тебя у Адайских высот.

Я с Адайских высот посылаю мой стих,
Грохот горных потоков его просквозил.
Он гудел водопадом в ущельях пустых,
Где на острых обрывах алеет кизил.

У Адайских высот для тебя родились
Все слова, что сегодня тебе говорю.
Как в твой лик, запрокинутый в звездную высь,
У Адайских высот я смотрел на зарю.

У Адайских высот, где с отвесной скалы
Водопад ледниковую воду несет.
Где навстречу заре вылетают орлы,—
Я тебя вспоминал у Адайских высот.

Все о любви ты пишешь! Или нету
Высот, затмивших этот перевал?
А мне всегда казалось как поэту,
Что о любви я мало написал.

Как мусульманин истинный корану.
Любви ты поклоняешься весь век!
Когда о ней писать я перестану.
То буду мертв и холоден, как снег!