Рабиндранат Тагор - Стихотворения. Рассказы. Гора
В просвещенном обществе Гора писал, спорил, выступал с речами, для того чтобы убеждать других. Для него было естественным рисовать все в розовом свете, власть его воображения оживляла слова, которые должны были помочь ему перетянуть кого-то на свою сторону. Он давал утонченные объяснения самым простым вещам и создавал в лунном свете своих эмоций чарующую картину того, что на самом деле было всего лишь грудой жалких обломков. Видя, что в Индии существует группа людей, которые отвернулись от страны и видят в ней только плохое, Гора, движимый страстной любовью к родине, старался окутать ее недостатки блестящим покрывалом своих чувств и скрыть их от оскорбительных и холодных взглядов этих людей. Иначе он не мог. Все в Индии хорошо. Он не просто доказывал это, как защитник на суде, не убеждал, что недостаток может обернуться добродетелью, если на него посмотреть с другой точки зрения, нет, он всей душой верил в то, что говорил. Даже там, где отступали все, он оставался стоять, гордо держа в крепких руках победное знамя своей веры. Его девизом было: «Сперва мы вернем уважение народа к своей родине, все остальное — потом!»
Но во время странствий по деревням, где он не был окружен слушателями, где ему нечего было доказывать, где не нужно было призывать на помощь все свои силы, чтобы повергнуть в прах всех этих высокомерных и ненавидящих, он не мог больше скрывать от себя истину. Именно сила любви к родине и заставила его с такой отчетливостью увидеть всю правду о ней.
Глава шестьдесят восьмая
В камзоле туссорского шелка, подпоясанный шарфом, с парусиновым чемоданом в руке, Койлаш предстал перед Хоримохини и взял прах от ее ног. Ему было лет тридцать пять. Это был низкорослый человек с тяжелым лицом, туго обтянутым кожей. Уже несколько дней бритва не касалась его подбородка, который теперь напоминал скошенное поле.
— Это кто же приехал? Ну, садись, садись! — обрадовалась Хоримохини, увидев после долгой разлуки родственника мужа.
Она поспешно постелила циновку и спросила, не принести ли воды.
— Спасибо, не надо, — важно ответил он и прибавил: — А выглядишь ты слава богу!
— Да где уж там! — воскликнула недовольным тоном Хоримохини, воспринявшая этот комплимент как личное оскорбление, и стала перечислять свои многочисленные недуги. — Хотя бы умереть поскорее, чем так-то мучиться.
Койлаш возразил против такого небрежения к жизни и, в подтверждение того, что их семья надеется, что Хоримохини будет жить еще долго, хотя уже и нет в живых его старшего брата, сказал:
— Нет, не говори так! Вот видишь, если бы не ты, так я бы в Калькутту не попал, а так у меня хоть крыша над головой есть.
Койлаш пересказал от начала до конца все новости о родных и соседях, а потом вдруг осмотрелся по сторонам и спросил:
— Так, значит, это ее дом?
— Да! — ответила Хоримохини.
— Как видно, капитальный, — заметил Койлаш.
— А как же! Капитальный, конечно! — раззадоривала его Хоримохини.
Койлаш отметил, что стропила сделаны из прочного материала и даже на двери и окна пошел хороший лес, а не какое-нибудь манговое дерево. Он поинтересовался также кладкой стен: в полтора или два кирпича. Спросил, сколько всего комнат — наверху и внизу. И результатами осмотра, кажется, остался весьма доволен. Ему трудно было определить, во сколько обошлась постройка дома, так как в строительных материалах он смыслил мало и точных цен не знал. Шевеля пальцами ног, Койлаш погрузился в подсчеты и пришел к заключению, что дом должен был стоить что-нибудь от десяти до пятнадцати тысяч рупий, однако вслух этого предположения высказывать не стал.
— Как думаешь, невестка, тысяч семь-восемь стоит? А? — спросил он Хоримохини.
— Да ты что это говоришь! — воскликнула Хоримохини, недоумевая пред лицом такого невежества. — Тысяч семь-восемь! Вот еще! Никак не меньше двадцати.
С большим вниманием начал Койлаш рассматривать все, что попадало в поле его зрения. Он наслаждался при мысли о том, что стоит ему только кивнуть, и он тотчас же станет полновластным хозяином этого заботливо построенного дома со всеми его балками, окнами и дверьми из дорогого тика.
— Все это очень хорошо. А как невеста?
— Ее неожиданно пригласили к тетке, и она пробудет там дня три-четыре, — торопливо ответила Хоримохини.
— Тогда как же мне посмотреть ее? У меня дома тяжба, нужно завтра же ехать.
— Тяжба твоя подождет. Нельзя тебе уехать, не покончив с этим делом.
Койлаш подумал, помолчал и, наконец, пришел к выводу: «За отсутствием одной из сторон тяжба, наверное, будет решена не в мою пользу. А, да ладно! Ну-ка посмотрим еще раз, как меня собираются компенсировать за убытки».
Вдруг через отворенную дверь он увидел в углу комнаты Хоримохини, где она обычно молилась, небольшую лужицу. В этой комнате не было стока для воды, но тем не менее Хоримохини ежедневно мыла и скребла свою молельню, почему вода и скапливалась в углу. При виде этой лужицы Койлаш не на шутку огорчился.
— А вот это уж нехорошо, невестка, — сказал он.
— Что нехорошо? В чем дело? — спросила Хоримохини.
— Да вон вода скопилась. Этого никак нельзя допускать.
— А что поделаешь, деверь?
— Нет, нет, так нельзя. Эдак и пол, пожалуй, сгниет. Послушай, невестка, нельзя в этой комнате воду зря лить.
После этого Хоримохини молчала, пока Койлаш не поинтересовался внешностью Шучориты.
— Я тебе одно скажу: в вашем доме таких невест еще не было. Да ты сам увидишь.
— Ну уж! — запротестовал Койлаш. — Наша средняя невестка…
— Нашел с кем сравнивать! Где вашей невестке до нее! И что ты там ни говори, а твоя младшая невестка покрасивее будет средней невестки.
Надо сказать, что жена среднего брата благосклонностью Хоримохини не пользовалась.
Койлаша не особенно интересовало сравнение красот средней и младшей невесток. Дав волю воображению, он уже нарисовал в уме девушку неземной красоты с миндалевидными глазами, прямым носом и волосами до пят.
Из всех этих разговоров Хоримохини поняла, что основания надеяться у нее есть, и не маленькие. Она даже подумала, что, в конце концов, недостатки, которые, без сомнения, могут найти в невесте члены общины, не будут в данном случае иметь решающего значения.
Глава шестьдесят девятая
Биной знал, что Гора теперь уходит из дома очень рано, поэтому в понедельник он отправился к нему, едва забрезжил рассвет, и прямо поднялся в спальню. Не найдя его там, Биной спросил слугу и узнал, что Гора в молельне. Это его несколько удивило. Подойдя к дверям молельни, Биной увидел Гору. Он сидел погруженный в молитву. На нем было шелковое дхоти, шелковый чадор прикрывал плечи, оставляя большую часть тела обнаженной, отчего было видно, как светла его кожа. Обнаружив, что Гора молится, Биной удивился еще больше.
Заслышав шаги, Гора обернулся и, увидев Биноя, испуганно воскликнул:
— Не входи сюда!
— Не бойся, не войду, — ответил Биной. — Но мне нужно поговорить с тобой.
Гора вышел, переменил одежду и увел Биноя наверх.
— Итак, брат Гора, сегодня — понедельник, — сказал Биной, когда они уселись в комнате Горы.
— Ты прав, сегодня — понедельник, — со смехом ответил Гора. — Календарь как будто не ошибается, а уж ты-то и подавно не перепутаешь, какой сегодня день. То, что это не вторник, сомнению не подлежит.
— Я знаю, что вряд ли ты придешь ко мне, — неуверенно сказал Биной, — но я не могу сделать такой шаг, не поговорив с тобой еще раз. Вот я и поднялся ни свет ни заря и явился к тебе.
Гора все сидел молча, и Биной продолжал:
— Гора, ты не сможешь прийти ко мне на свадьбу? Это окончательно?
— Да, Биной, не смогу, — ответил Гора.
Биной молчал.
— А какая беда в том, что я не могу прийти? — улыбкой скрывая тяжесть, переполнявшую его сердце, сказал Гора. — Ты победил. Тебе удалось перетянуть на свою сторону мать. Я не смог удержать ее, как ни старался. Приходится признать, что даже в битве за мать я потерпел от тебя поражение. Одна за другой крепости сдаются, и как бы мне скоро не остаться в одиночестве…
— Не сердись на меня, Гора. Ведь я очень уговаривал ее не приходить на мою свадьбу! А она ответила: «Вот что, Бину! Те, кто не хочет быть на твоей свадьбе, не придут, даже если ты пригласишь их, а те, кто хочет быть, придут, если бы ты и запретил им это. Поэтому не волнуйся и не трать слов попусту». Вот ты говоришь, что потерпел поражение от меня — согласись, что поражение-то было совсем не от меня, а от твоей матери. И что это далеко не первый раз с тобой случается! Но и то сказать — у кого еще есть такая мать!
Хотя Гора сделал все возможное, чтобы удержать Анондомойи, в глубине души он вовсе не был огорчен тем, что, невзирая на его возмущенные протесты и недовольство, она все-таки пошла на свадьбу. Он даже был рад этому. Ему было отрадно сознавать, что, как бы велика ни была пропасть, разделявшая их с Биноем, частица нежного, любящего сердца его матери всегда будет принадлежать его другу. Их пути могли разойтись, но он знал, что, пока священные узы материнской любви соединяют их, ничто и никогда не сможет нарушить их дружбы.
