Вера Камша - Герои на все времена
— Сюды.
Тучков подошел и положил бумагу между трубами.
— Цяпер трэба чакаць.
Тучков кивнул и отошел в сторону. Да, надо подождать. По словам Томаша, сокровища спрятал домовой. Такая записка — лучший способ вызвать его, потому что «хатник», как его назвал Гмыза, очень злится, когда находит подобные записки, и непременно заявляется на рандеву с наглецом, осмелившимся оспаривать его права.
Ждать пришлось недолго. Мигнул фонарь, непонятно откуда дунул сквозняк, и Сергей Алексеевич в первый раз в своей жизни увидел домового. Больше всего тот напоминал полковой барабан, заросший огромной копной жестких волос.
— Крый Божа, — выдохнул Томаш, — яки ен валасаты! Ну и багацеи ж гэтыя Радзивиллы!
Тучков шикнул на солдата и присел на корточки, чтобы лучше видеть домового. Тот зыркал на генерала желтыми глазами и что-то раздраженно бурчал в рыжую бороду.
— Я — хозяин этого дома, — сказал Тучков. Слова появлялись неохотно — он все никак не мог поверить в реальность происходящего. — Я хочу получить все, что ты… спрятал. Это мое.
Домовой зашипел и почесался.
— Это мое, — повторил Тучков.
— Ты чужой, — заявил домовой. Голос у него был скрипучий, как старые рассохшиеся половицы. Но, что удивительно, говорил он без акцента. — Хозяин уехал, а ты чужой.
— Твой хозяин — преступник, он бежал отсюда. Теперь я твой новый хозяин, и ты обязан меня слушаться.
Домовой хмыкнул и демонстративно почесался.
Бессмысленно было требовать от него послушания. Ведь этот домовой — если правду говорят, что они бессмертны, — служил Радзивиллам не меньше двух сотен лет. А то и больше.
— Вот что, — Тучков решил сменить тактику, — хозяин твой сбежал, но обязательно вернется. Слышишь?
Домовой с интересом уставился на генерала.
— Да, твой хозяин вернется, и ему очень не понравится то, что он тут увидит. — Сергей Алексеевич выдержал паузу и продолжил: — А увидит он сожженный дворец. Потому что, если ты не отдашь мне сокровища, я прикажу поджечь все.
Домовой уселся поудобнее и ответил:
— Можешь жечь. Сокровища я отдам только хозяину. Ты — не хозяин.
— Я могу приказать разобрать этот дворец по кирпичику, — пригрозил Тучков. — Знаешь, что может сделать с дворцом полковая батарея или десяток бочек с порохом?
— Одни уже рушили. И ничего не получили.
— Шведы, что ли?
Домовой проигнорировал вопрос. Сидел и безразлично ковырялся в зубах.
— Взорву все к дьяволу! — закипел Тучков. — Слышишь, ты, башка дурная?!
Домовой повернулся и не спеша заковылял в темноту между трубами.
— Камня на камне не оставлю! — взвыл генерал.
Из темноты блеснули желтые глаза:
— Хозяину отдам. А ты — чужой.
И сгинул. Будто и не было.
Тучков рванулся за ним в темноту, но пальцы ухватили воздух. А где-то в стороне раздались осторожные шаги и тихий смех. Генерал выпрямился, тяжело дыша. Не миновать ему выволочки от Чичагова. И сокровищ не нашел, и француза можно упустить. Дьявол забери этих Радзивиллов!
За спиной кашлянул Гмыза. Генерал резко повернулся, подошел к нему и, взяв денщика за грудки, прошипел:
— Скажешь кому, сгною в Сибири.
Томаш Гмыза сглотнул:
— Паняу, ваша прэвасхазицельства…
Генерал отпустил его и пошел к лесенке. Где-то в стороне опять прошелестели шаги, но Тучков не обратил на них внимания. Сейчас все, что он мог сделать, — это поспешить к Борисову, дабы перехватить отступающих французов и хоть так реабилитироваться перед Чичаговым. Сокровища Радзивиллов Сергея Алексеевича больше не волновали.
* * *Лето 1817 года выдалось жарким. В городе Тучкове, который Сергей Алексеевич на собственные средства десять лет тому назад основал недалеко от Измаила, спастись от зноя можно было только в беседке, увитой виноградом и стоящей подле воды.
Опальный генерал так и поступал.
Сергей Алексеевич потер небритый подбородок, снял нагар со свечей и вернулся к письму.
«…посчитал — уж пятый год тянется странное мое состояние. Я все так же числюсь на службе, но содержания и приказов не получаю. Сказать по совести, Господь с ним, с содержанием — свои деревни есть. Куда прискорбнее, что приказов нет. Выходит, не нужен я более государю и Отечеству?
Пусть я провинился (хотя вина и не доказана), ну так пусть бы сослали. Хоть в Оренбург, хоть в Сибирь — только бы к делу приставили! А то невмоготу уже тут сиднем сидеть.
Вот и раны старые стали беспокоить, и сердце шалит — все от того же. Дела, брат, дела хочется! Я тут, в Тучкове, конечно, руковожу, но пустое это, мелкое. Уж и не знаю, чем спасаться. Вирши не идут. Почти закончил писать свой «Словарь военный, содержащий термины инженерные и артиллерийские», но и он застрял у меня, словно обоз в распутицу. Перевожу Горация с Еврипидом, тем и пробавляюсь.
Дал бы Господь сыновей, учил бы их. А так — с местными мальцами штудии наладил.
А еще, скажу по секрету, стал подумывать — может, в Альбион податься? Хоть я русский, но бриттам могу пригодиться для дела. Коль здесь никому не нужен».
Сергей Алексеевич, вздохнул, поставил перо в чернильницу и процедил сквозь зубы:
— Черт бы побрал этих Радзивиллов с их дворцом…
Прикрыв глаза, Тучков откинулся на спинку кресла. Прислушался.
Хоть время близилось к полуночи, городок не молчал. Откуда-то издалека доносилось слаженное девичье пение. Совсем недалеко лепетал ребенок, и в ответ ему смеялся мужчина. Ближе к реке перебрехивались собаки. Оглушительно стрекотали цикады.
Среди ночных звуков Сергей Алексеевич уловил чужое дыхание.
— Надо же, Егорка, как ты подкрался, — похвалил Тучков. — Ужин, что ли, принес? Поставь на стол и ступай. Завтра, как обещал, стрелять пойдем.
Дыхание не исчезало.
Сергей Алексеевич открыл глаза и вздрогнул. На перилах беседки лицом к нему сидел хатник. Тот самый, радзивилловский.
Сергей Алексеевич моргнул. Домовой никуда не исчез. Тучков перекрестился. И перекрестил домового. Тот никак не отреагировал. Только погладил бороду дрожащей рукой.
— Ну, здравствуй, — выдавил наконец Сергей Алексеевич. — Чему обязан?
— Твой звал, — проскрипел домовой.
— Кто мой? — не сразу понял Тучков, потом спохватился. — Домовой? Ты о нем говоришь?
— Жаловался. Говорил, сохнешь. Просил очень.
Только сейчас Тучков заметил, что домовой изменился.
Волосы уже не торчали буйно в разные стороны, а свалялись местами в жидкие сосульки, рыжина поблекла, в желтых глазах появились грязные пятна. Домовой сидел сгорбившись, как старик, потерявший всю семью, до последнего правнука. Сергей Алексеевич видел таких стариков много раз — здесь, у Измаила, в Грузии, в Польше.
— Тебе, я вижу, и самому несладко, — мягко сказал Тучков. — Это из-за Доминика?
Домовой кивнул; голос его звучал так, будто в горле стоял ком:
— Он не вернулся.
Тучков отвел глаза в сторону:
— Почему — знаешь?
— Знаю. Погиб.
Они замолчали. Пенье девушек стихло, мужчина с ребенком молчали, собаки брехали вполсилы. Только цикады продолжали нещадно тарахтеть.
Первым заговорил Тучков:
— Что сокровища? Все стережешь?
— Стерегу, — безрадостно ответил домовой.
Сергей Алексеевич оглядел беднягу, замялся было, но все же спросил:
— Так, может, отдашь? Тебе ответ за них держать уж не перед кем, хозяина у тебя больше нет. С меня же опалу снимут, коль я передам все в казну государю. А тебя… Хочешь, к себе возьму? Построю еще дом, живи себе.
Домовой повернулся боком, пряча глаза, еще больше сгорбился:
— Ты — чужой. Нельзя.
— А кому можно? Дети Доминика в замок до сих пор не вернулись. И вряд ли вернутся. Что будешь делать?
Домовой шмыгнул носом:
— Ждать.
— Долго?
— Всегда.
— Почему? — удивился Тучков. — Хозяин твой сбежал, из-за него прямая линия несвижских Радзивиллов пресеклась, потомки его на чужбине. Сын Доминика к тому же незаконный. Так что заставляет тебя ждать? Почему ты хранишь верность им?
Домовой попытался непослушными пальцами распутать комки волос на животе. Не получалось. Он долго молчал под мерный стрекот цикад, прежде чем сказать:
— Я еще Лидзейке[37] служил. Из первой хаты в валенке выехал. До дворца доехал.
— Лидзейке? — изумился Тучков.
— Да.
— Выходит, — протянул Сергей Алексеевич задумчиво, — больше десяти веков с гаком… И ты готов им служить. Несмотря ни на что. Тебе худо, но других хозяев ты не ищешь. Почему так?
— Доля такая, — пожал домовой плечами. — Доля.
— Доля, — повторил за ним Тучков. — Служить и ждать. Не искать других хозяев. Не ждать признательности.
