Дмитрий Быков - Военный переворот (книга стихов)

Я не был в жизни счастлив ни минуты.
Все было у меня не по-людски.
Любой мой шаг опутывали путы
Самосознанья, страха и тоски.
За все платить — моя прерогатива.
Мой прототип — персидская княжна.
А ежели судьба мне чем платила,
То лучше бы она была должна.
Мне ничего не накопили строчки,
В какой валюте их не оцени…
Но клейкие зеленые листочки?!
Ах да, листочки. Разве что они.
На плутовстве меня ловили плуты,
Жестокостью корили палачи.
Я не был в жизни счастлив ни минуты!
— А я? со мной? — А ты вообще молчи!
Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Меня давили — господи, увидь!
И до сих пор давить не перестали,
Хотя там больше нечего давить.
Не сняли скальпа, не отбили почки,
Но душу превратили в решето…
А клейкие зеленые листочки?!
Ну да, листочки. Но зато, зато
Я не был в жизни! счастлив! ни минуты!
Я в полымя кидался из огня!
На двадцать лет усталости и смуты
Найдется ль час покоя у меня?
Во мне подозревали все пороки,
Публично выставляли в неглиже,
А жизни так учили, что уроки
Могли не пригодиться мне уже.
Я вечно был звеном в чужой цепочке,
В чужой упряжке — загнанным конем…
Но клейкие зеленые листочки?!
О Господи! Гори они огнем!
И ведь сгорят! Как только минет лето
И дух распада справит торжество,
Их дым в аллеях вдохновит поэта
На пару строк о бренности всего.
И если можно изменить планиду,
Простить измену, обмануть врага
Иль все терпеть, не подавая виду,
То с этим не поделать ни фига.
…Катают кукол розовые дочки,
Из прутьев стрелы ладят сыновья…
Горят, горят зеленые листочки!
Какого счастья ждал на свете я?

Я дыра, я пустое место, щель, зиянье,
дупло, труха,
Тили-тили-тесто, невеста в ожидании жениха,
След, который в песке оттиснут,
знак, впечатанный в известняк,
Тот же выжженный ствол
(фрейдистов просят не возбуждаться так).
Я дыра, пустота, прореха, обретающая черты
Лишь при звуке чужого эха,
по словам другой пустоты.
Все устроенные иначе протыкают меня рукой.
Я не ставлю себе задачи и не знаю, кто я такой.
Я дыра, я пространство между тьмой и светом,
ночью и днем,
Заполняющее одежду — предоставленный мне
объем.
Лом, оставшийся от прожекта
на штыки его перелить.
Дом, который построил некто,
позабыв его населить.
Я дыра, пустота, пространство,
безграничья соблазн и блуд,
Потому что мои пристрастья
ограничены списком блюд,
Я дыра, пустота, истома, тень,
которая льнет к углам,
Притяженье бездны и дома
вечно рвет меня пополам,
Обе правды во мне валетом,
я не зол и не милосерд,
Я всеядный, амбивалентный
полый черт без примет и черт,
Обезличенный до предела,
не вершащий видимых дел,
Ощущающий свое тело лишь
в присутствии прочих тел,
Ямка, выбитая в твердыне,
шарик воздуха в толще льда,
Находящий повод к гордыне в том,
что стоит только стыда.
Я дыра, пролом в бастионе,
дырка в бублике, дверь в стене
Иль глазок в двери (не с того ли
столько публики внемлет мне?),
Я просвет, что в тучах оставил ураган,
разгоняя мрак,
Я — кружок, который протаял мальчик,
жмущий к стеклу пятак,
Я дыра, пустота, ненужность,
образ бренности и тщеты,
Но попавши в мою окружность,
вещь меняет свои черты.
Не имеющий ясной цели,
называющий всех на вы,
Остающийся на постели оттиск тела и головы,
Я — дыра, пустота,
никем не установленное лицо,
Надпись, выдолбленная в камне,
на Господнем пальце кольцо.

Вот письмо, лежащее на столе.
Заоконный вечер, уютный свет,
И в земной коре, по любой шкале,
Никаких пока возмущений нет.
Не уловит зла ни один эксперт:
Потолок надежен, порядок тверд
Разве что надорванный вкось конверт
Выдает невидимый дискомфорт.
Но уже кренится земная ось,
Наклонился пол, дребезжит стекло
Все уже поехало, понеслось,
Перестало слушаться, потекло,
Но уже сменился порядок строк,
Захромал размер, загудел циклон,
Словно нежный почерк, по-детски строг,
Сообщает зданию свой наклон.
И уже из почвы, где прелый лист,
Выдирает корни Бирнамский лес
И бредет под ветреный пересвист
Напролом с ветвями наперевес,
Из морей выхлестывает вода,
Обнажая трещины котловин,
Впереди великие холода,
Перемена климата, сход лавин,
Обещанья, клятвы трещат по швам,
Ураган распада сбивает с ног,
Так кровит, расходится старый шрам,
Что, казалось, зажил на вечный срок.
И уже намечен развал семей,
Изменились линии на руке,
Зашаталась мебель, задул Борей,
Зазмеились трещины в потолке,
И порядок — фьють, и привычки — прочь,
И на совесть — тьфу, и в глазах темно,
Потому что их накрывает ночь,
И добром не кончится все равно.
Этот шквал, казалось, давно утих,
Но теперь гуляет, как жизнь назад,
И в такой пустыне оставит их,
Что в сравненье с нею Сахара — сад.
Вот где им теперь пребывать вовек
Где кругом обломки чужой судьбы,
Где растут деревья корнями вверх
И лежат поваленные столбы.
Но уже, махнувши на все рукой,
Неотрывно смотрят они туда,
Где циклон стегает песок рекой
И мотает на руку провода,
Где любое слово обречено
Расшатать кирпич и согнуть металл,
Где уже не сделаешь ничего,
потому что он уже прочитал.

Что-нибудь следует делать со смертью
Ибо превысили всякую смету
Траты на то, чтоб не думать о ней.
Как ни мудрит, заступая на смену,
Утро, — а ночь все равно мудреней.
Двадцать семь раз я, глядишь, уже прожил
День своей смерти. О Господи Боже!
Веры в бессмертие нет ни на грош.
Нет ничего, что бы стало дороже
Жизни, — а с этим-то как проживешь?
Век, исчерпавший любые гипнозы,
Нам не оставил спасительной позы,
чтобы эффектней стоять у стены.
Отнял желания, высушил слезы
И отобрал ореол у войны.
Что-нибудь следует делать со смертью,
много ли толку взывать к милосердью,
Прятаться в блуде, трудах и вине?
Все же мне лучше, чем дичи под сетью.
Два утешенья оставлены мне.
Первое — ты, моя радость, которой
Я не служил ни щитом, ни опорой,
Но иногда, оставаясь вдвоем,
Отгородившись засовом и шторой,
Мы забывали о том, что умрем.
Ты же — второе, мой недруг, который
Гнал меня плетью, травил меня сворой,
Мерил мне воздух и застил мне свет,
Ты, порождение адской утробы,
Ужас немыслимый мой, от кого бы
Рад я сбежать и туда, где нас нет.

Где милые друзья? Давно терплю немилых.
Где Родина моя? Ее простыл и след.
Я не люблю тебя, но быть один не в силах.
Мне надоело жить, но вариантов нет.
Грязь, каша снежная, ноябрьская промозглость,
Невидимых домов дрожащие огни…
И ты терпи меня: мы миновали возраст,
В котором выбирать хоть что-нибудь могли.

…Но поскольку терпеть до прекрасного дня
Всепланетного братства и чтения вслух,
Осушения чаши по кругу до дна,
Упразднения дрязг и отмены разрух,
Возглашения вольностей, благ и щедрот,
Увенчания лучших алмазных венцом,
Единенья народов в единый народ
И братания пахаря с праздным певцом;
Но поскольку дождаться, покуда по всей
Хоть и куцей, а все ж необъятной стране,
От холодных морей до палящих степей
Колесницей прокатится слух обо мне,
Собирая народы обратно в союз,
Где приходится всякое лыко в строку
И поныне достаточно дикий тунгус
Горячо говорит обо мне калмыку,
Где не заклан телец, а делец заклеймен
И не выглядит руганью слово "поэт",
Но уж раз дожидаться подобных времен
У меня, к сожалению, времени нет,
Я прошу вас сегодня, покуда мы тут
И ещё не покинули этот предел,
Хоть и время похабно, и цены растут,
И любовь иссякает, и круг поредел,
И поэтому в зубы не смотрят коню,
Даже если троянского дарят коня,
Но покуда ваш род не иссох на корню,
Я прошу вас сегодня не трогать меня.