Владимир Маяковский - Любит? не любит? Я руки ломаю

Мир
       опять
                цветами оброс,
у мира
           весенний вид.
И вновь
             встает
                        нерешенный вопрос —
о женщинах
                    и о любви.
Мы любим парад,
                            нарядную песню.
Говорим красиво,
                             выходя на митинг.
Но часто
               под этим,
                               покрытый плесенью,
старенький-старенький бытик.
Поет на собранье:
                             «Вперед, товарищи…»
А дома,
            забыв об арии сольной,
орет на жену,
                      что щи не в наваре
и что
         огурцы
                     плоховато просолены.
Живет с другой —
                              киоск в ширину,
бельем —
               шантанная дива.
Но тонким чулком
                             попрекает жену:
— Компрометируешь
                                  пред коллективом.—
То лезут к любой,
                            была бы с ногами.
Пять баб
               переменит
                                 в течение суток.
У нас, мол,
                  свобода,
                                а не моногамия.
Долой мещанство
                             и предрассудок!
С цветка на цветок
                               молодым стрекозлом
порхает,
              летает
                         и мечется.
Одно ему
                в мире
                            кажется злом —
это
      алиментщица.
Он рад умереть,
экономя треть,
три года
              судиться рад:
и я, мол, не я,
и она не моя,
и я вообще
                  кастрат.
А любят,
              так будь
                            монашенкой верной —
тиранит
              ревностью
                                всякий пустяк
и мерит
             любовь
                          на калибр револьверный,
неверной
                в затылок
                                 пулю пустя.
Четвертый —
                       герой десятка сражений,
а так,
          что любо-дорого,
бежит
           в перепуге
                             от туфли жениной,
простой туфли Мосторга.
А другой
               стрелу любви
                                     иначе метит,
путает
            — ребенок этакий —
уловленье
                любимой
                               в романические сети
с повышеньем
                        подчиненной по тарифной сетке…
По женской линии
тоже вам не райские скинии.
Простенького паренька
подцепила
                  барынька.
Он работать,
                     а ее
                            не удержать никак —
бегает за клёшем
                            каждого бульварника.
Что ж,
           сиди
                    и в плаче
                                   Нилом нилься.
Ишь! —
             Жених!
— Для кого ж я, милые, женился?
Для себя —
                   или для них? —
У родителей
                    и дети этакого сорта:
— Что родители?
                           И мы
                                     не хуже, мол! —
Занимаются
                     любовью в виде спорта,
не успев
               вписаться в комсомол.
И дальше,
                к деревне,
                                 быт без движеньица —
живут, как и раньше,
                                   из года в год.
Вот так же
                   замуж выходят
                                            и женятся,
как покупают
                       рабочий скот.
Если будет
                  длиться так
                                      за годом годик,
то,
     скажу вам прямо,
не сумеет
                разобрать
                                и брачный кодекс,
где отец и дочь,
                          который сын и мама.
Я не за семью.
                       В огне
                                  и в дыме синем
выгори
             и этого старья кусок,
где шипели
                   матери-гусыни
и детей
             стерег
                        отец-гусак!
Нет.
        Но мы живем коммуной
                                               плотно,
в общежитиях
                        грязнеет кожа тел.
Надо
         голос
                  подымать за чистоплотность
отношений наших
                              и любовных дел.
Не отвиливай —
                            мол, я не венчан.
Нас
       не поп скрепляет тарабарящий.
Надо
         обвязать
                        и жизнь мужчин и женщин
словом,
            нас объединяющим:
                                             «Товарищи».

Мне б хотелось
                        вас
                              воспеть
                                           во вдохновенной оде,
только ода
                 что-то не выходит.
Скольким идеалам
смерть на кухне
                          и под одеялом!
Моя знакомая —
                           женщина как женщина,
оглохшая
               от примусов пыхтения
                                                    и ухания,
баба советская,
                         в загсе венчанная,
самая передовая
                          на общей кухне.
Хранит она
                   в складах лучших дат
замужество
                  с парнем среднего ростца;
еще не партиец,
                          но уже кандидат,
самый красивый
                           из местных письмоносцев.
Баба сердитая,
                        видно сразу,
потому что сожитель ейный
огромный синяк
                          в дополнение к глазу
приставил,
                  придя из питейной.
И шипит она,
                      выгнав мужа вон:
— Я
       ему
              покажу советский закон!
Вымою только
                       последнюю из посуд —
и прямо в милицию,
                                 прямо в суд…—
Домыла.
              Перед взятием
                                      последнего рубежа
звонок
            по кухне
                           рассыпался, дребезжа.
Открыла.
                Расцвели миллионы почек,
высохла
              по-весеннему
                                    слезная лужа…
— Его почерк!
письмо от мужа.—
Письмо раскаленное —
                                     не пишет,
                                                     а пышет.
«Вы моя душка,

                         и ангел
                                      вы.
Простите великодушно!
                                      Я буду тише
воды
         и ниже травы».
Рассиялся глаз,
                        оплывший набок.
Слово ласковое —
                             мастер
                                         дивных див.
И опять
             за примусами баба,
все поняв
                и все простив.
А уже
          циркуля письмоносца
за новой юбкой
                         по улицам носятся;
раскручивая язык
                             витиеватой лентой,
шепчет
            какой-то
                          охаживаемой Вере:
— Я за положительность
                                       и против инцидентов,
которые
              вредят
                         служебной карьере.—
Неделя покоя,
                      но больше
                                      никак
не прожить
                   без мата и синяка.
Неделя —
                и снова счастья нету,
задрались,
                 едва в пивнушке побыли…
Вот оно —
                 семейное
                                «перпетуум
мобиле».
И вновь
             разговоры,
                               и суд, и «треть»
на много часов
                         и недель,
и нет решимости
                            пересмотреть
семейственную канитель.
Я
   напыщенным словам
                                     всегдашний враг,
и, не растекаясь одами
                                     к восьмому марта,
я хочу,
           чтоб кончилась
                                    такая помесь драк,
пьянства,
                лжи,
                       романтики
                                         и мата.