Борис Гребенщиков - Серебро Господа моего

В Ипатьевской слободе по улицам водят коня.
На улицах пьяный бардак;
На улицах полный привет.
А на нем узда изо льда;
На нем – венец из огня;
Он мог бы спалить этот город –
Но города, в сущности, нет.

А когда-то он был другим;
Он был женщиной с узким лицом;
На нем был черный корсаж,
А в корсаже спрятан кинжал.
И когда вокруг лилась кровь –
К нему в окно пришел гость;
И когда этот гость был внутри,
Он тихо-спокойно сказал:

Не пей вина, Гертруда;
Пьянство не красит дам.
Нажрешься в хлам – и станет противно
Соратникам и друзьям.
Держись сильней за якорь –
Якорь не подведет;
А ежели поймешь, что самсара – нирвана,
То всяка печаль пройдет.

Пускай проходят века;
По небу едет река,
И всем, кто поднимет глаза,
Из лодочки машет рука;
Пускай на сердце разброд,
Но всем, кто хочет и ждет,
Достаточно бросить играть –
И сердце с улыбкой споет:

Не пей вина, Гертруда,
Пьянство не красит дам.
Напьешься в хлам – и станет противно
Соратникам и друзьям.
Держись сильней за якорь –
Якорь не подведет;
А если поймешь, что самсара – нирвана,
То всяка печаль пройдет.

Ты нужна мне – ну что еще?
Ты нужна мне – это все, что мне отпущено знать;
Утро не разбудит меня, ночь не прикажет мне спать;
И разве я поверю в то, что это может кончиться вместе с сердцем?

Ты нужна мне – дождь пересохшей земле;
Ты нужна мне – утро накануне чудес.
Это вырезано в наших ладонях, это сказано в звездах небес;
Как это полагается с нами – без имени и без оправданья…

Но, если бы не ты, ночь была бы пустой темнотой;
Если бы не ты, этот прах оставался бы – прах;
И, когда наступающий день
Отразится в твоих вертикальных зрачках –
Тот, кто закроет мне глаза, прочтет в них все то же –

Ты нужна мне…
…окружила меня стеной,
Протоптала во мне тропу через поле,
А над полем стоит звезда –
Звезда без причины…

Его звали Сувлехим Такац,
И он служил почтовой змеей.
Женщины несли свои тела, как ножи,
Когда он шел со службы домой;
И как-то ночью он устал глядеть вниз,
И поднял глаза в небосвод;
И он сказал: «Я не знаю, что такое грехи,
Но мне душно здесь – пора вводить парусный флот!»

Они жили в полутемной избе,
В которой нечего было стеречь;
Они следили за развитием легенд,
Просто открывая дверь в печь;
И каждый раз, когда король бывал прав
И ночь подходила к ним вброд,
Королева говорила: «Подбрось еще дров,
И я люблю тебя, и к нам идет парусный флот!»

Так сделай то, что хочется сделать,
Спой то, что хочется спеть.
Спой мне что-нибудь, что больше, чем слава,
И что-нибудь, что больше, чем смерть;
И может быть, тогда откроется дверь,
И звезды замедлят свой ход,
И мы встанем на пристани вместе,
Взявшись за руки; глядя на парусный флот.

На чем ты медитируешь, подруга светлых дней?
Какую мантру дашь душе измученной моей?
Горят кресты горячие на куполах церквей –
И с ними мы в согласии, внедряя в жизнь У Вэй.

Сай Рам, отец наш батюшка; Кармапа – свет души;
Ой, ламы линии Кагью – до чего ж вы хороши!
Я сяду в лотос поутру посереди Кремля
И вздрогнет просветленная сырая мать-земля.

На что мне жемчуг с золотом, на что мне art nouveau;
Мне, кроме просветления, не нужно ничего.
Мандала с махамудрою мне светят свысока –
Ой, Волга, Волга-матушка, буддийская река!

Черный ветер гудит над мостами,
Черной гарью покрыта земля.
Незнакомые смотрят волками,
И один из них, может быть, я.
Моя жизнь дребезжит, как дрезина,
А могла бы лететь мотыльком;
Моя смерть ездит в черной машине
С голубым огоньком.

Не корите меня за ухарство,
Не стыдите разбитым лицом.
Я хотел бы венчаться на царство,
Или просто ходить под венцом –
Но не купишь судьбы в магазине,
Не прижжешь ей хвоста угольком;
Моя смерть ездит в черной машине
С голубым огоньком.

Мне не жаль, что я здесь не прижился;
Мне не жаль, что родился и жил;
Попадись мне, кто все так придумал –
Я бы сам его здесь придушил;
Только поздно – мы все на вершине,
И теперь только вниз босиком;
Моя смерть ездит в черной машине
С голубым огоньком.

Ой ты, фикус мой, фикус; фикус религиозный!
Что стоишь одиноко возле края земли?
Иноверцы-злодеи тебя шашкой рубили,
Затупили все шашки и домой побрели.

Ясно солнце с луною над тобой не заходят,
Вкруг корней твоих реки золотые текут;
А на веточке верхней две волшебные птицы,
Не смыкая очей, все тебя стерегут.

Одну звать Евдундоксия, а другую – Снандулия;
У них перья днем – жемчуг, а в ночи – бирюза;
У них сердце – как камень, а слеза – как железо,
И, любимые мною, с переливом глаза.

Я читал в одной книге, что, когда станет плохо
И над миром взойдут ледоруб да пила –
Они снимутся с ветки, они взовьются в небо
И возьмут нас с тобою под тугие крыла.

С арбалетом в метро,
Я самурайским мечом меж зубами;
В виртуальной броне, а чаще, как правило, без –
Неизвестный для вас, я тихонько парю между вами
Светлой татью в ночи, среди черных и белых небес.

На картинах святых я –
Незримый намек на движенье,
В новостях CNN я – черта, за которой провал;
Но для тех, кто в ночи,
Я – звезды непонятной круженье,
И последний маяк тем, кто знал, что навеки пропал…

Навигатор! Пропой мне канцону-другую;
Я, конечно, вернусь – жди меня у последних ворот,
Вот еще поворот – и я к сердцу прижму дорогую,
Ну а тем, кто с мечом –
Я скажу им: «Шалом Лейтрайот!»

А пока – a la guerre comme a la guerre, все спокойно.
На границах мечты мы стоим от начала времен;
В монастырской тиши мы –
Сподвижники главного Война,
В инфракрасный прицел
Мы видны как Небесный ОМОН.

Что ж ты смотришь совой – дышишь, словно рухнул с дуба?
Посмотри на себя – хвост торчком, глаза востры.
Это все пустяки; в жизни все легко и любо,
Пока вдруг у тебя на пути не возникнут три сестры.

У них кудри – как шелк, а глаза – как чайны блюдца;
У них семь тысяч лет без пардонов, без мерси.
У них в сердце пожар; они плачут и смеются;
Загляни им в зрачки – и скажи прощай-прости.

Три сестры, три сестры
Черно-бело-рыжей масти
В том далеком краю, где не ходят поезда;
Три сестры, три сестры
Разорвут тебя на части:
Сердце – вверх, ноги – вниз,
Остальное – что куда.

А в саду – благодать, пахнет медом и сиренью.
Навсегда, навсегда, навсегда – я шепчу: Приди, приди!
Кто зажег в тебе свет – обернется твоей тенью
И в ночной тишине вырвет сердце из груди.

Три сестры…

Гарсон № 2, Гарсон № 2,
На наших ветвях пожухла листва;
И, может, права людская молва,
И все – только сон, Гарсон № 2.

Вот стол, где я пил; вот виски со льдом;
Напиток стал пыль, стол сдали в музей.
А вот – за стеклом –
Мумии всех моих близких друзей;
А я только встал на пять минут – купить сигарет.
Я вышел пройтись в Латинский Квартал,
Свернул с Camden Lock на Невский с Тверской;
Я вышел – духовный, а вернулся – мирской,
Но мог бы пропасть – ан нет, не пропал.

Так Гарсон № 2, Гарсон № 2,
То разум горит, а то брезжит едва;
Но мысль мертва, радость моя, а жизнь – жива,
И все это сон, Гарсон № 2.

А колокольный звон течет, как елей;
Ох, моя душа, встань, помолись –
Ну что ж ты спешишь?
А здесь тишина, иконы битлов, ладан-гашиш;
А мне все равно – лишь бы тебе было светлей.

Так Гарсон № 2, Гарсон № 2,
На кладбище – тишь;
На наших гробах – цветы да трава,
И, похоже, права людская молва,
И все – только сон, Гарсон № 2;
А раз это сон – что ж ты стоишь, Гарсон № 2?!