Борис Гребенщиков - Серебро Господа моего

Я знаю одну песню, летит, не касаясь земли;
Лето не сожжет ее, январь не остудит;
Хочешь ругай ее, хочешь хвали –
Но не было такой и не будет.

Я знаю одну песню на вкус, как пожар,
Попробовавший раз не забудет.
Хватило б только сил самому возвратить этот дар.
Не было такой и не будет.

А в темных аллеях
Ангелы плетут кружева,
И все мои слова смыты дождем;
И эхом в тишине едва-едва:
«Любимая моя, пробьемся…»

Так тому и быть: Да значит да;
От идущего ко дну не убудет;
А в небе надо мной все та же звезда.
Не было другой и не будет.

Не помню, как мы зашли за порог,
Но вот тяжелое небо над разбитой дорогой,
В конце которой врут, что нам обещан покой.
Над нами развернуто зимнее знамя,
Нет лиц у тех, кто против; лиц у тех, кто с нами;
Не смей подходить, пока не скажешь – кто ты такой.

На улицах ярость ревет мотором.
Закатан в асфальт тот лес, в котором
Нам было явлено то, чего не скажешь в словах;
Я слышу работу лопат;
На нас направлены ружья заката,
Но скоро их патроны станут взрываться прямо в стволах.

Я чувствую, как вокруг нас сгущаются тени;
Река пылает, и мосты над ней разведены;
В Своей доброте
Господь дарует нам, что мы хотели –
Любовь, любовь, любовь:
Любовь во время войны.

И я протягиваю ладони ладонь,
Но это все равно, что гасить бензином огонь:
Рука в руке в пропасть;
Я знаю этот бред наизусть;
И я не помню, кем был, не знаю, кем стал,
Но кровь моя теперь сильнее, чем сталь.
Им крепко не повезет, когда я проснусь.

Я знаю умом, что вокруг нет ни льдов, ни метели;
Но я по горло в снегу, глаза мои не видят весны;
Господи, скажи мне – кто мы, что мы так хотели,
Чтобы любовь, любовь, любовь – исключительно во время войны.

Ничто из того, что было сказано, не
Было существенным:
        мы на другой стороне;
Обожженный дом в шинкаревском
        пейзаже,
Неважно куда, важно – все равно
        мимо;
Не было печали, и это не она,
Заблудившись с обоих сторон
        веретена,
Я почти наугад произношу имена.
Действительность по-прежнему
        недостижима.

Я открывал все двери
        самодельным ключом.
Я брал, не спрашивая –
        что и почем.
Люди не могут согласиться
        друг с другом
            практически ни в чем;
В конце концов, это их дело.
Я хотел все сразу, а иначе – нет;
Образцовый нищий
        у Галери Лафайет.
Но я смотрел на эту ветку
        сорок пять лет.
В конце концов, она
        взяла и взлетела;

Словно нас зачали
        во время войны,
Нас крестили именами вины.
И когда слова были отменены,
Мы стали неуязвимы.
Словно что-то сдвинулось
        в Млечном Пути,
Сняли с плеч ношу,
        отпустило в груди.
Словно мы наконец
        оставили позади
Эту бесконечную зиму…

Нарисованное ветками сирени;
Написанное листьями по коже;
Самым своим последним дыханьем
Я скажу: Господи, любимый, спасибо
За то, что я сподобился видеть, как ты сгораешь в пламени заката,
Чтобы никогда не вернуться,
Потому что ты никуда не уходишь;
Просто еще одному будет некуда деваться,
Еще одного за руку и в сад над рекою,
Где ходят по крыльям херувимов,
Потому что им никто не дал имя –
И значит, все молча…

А завтра будет то, что было раньше –
Священный союз земли и неба;
Если повезет, поймаешь пулю зубами,
Одна только красота косит без пощады,
Потому что она держит суд в сердце,
Потому что она держит путь на север,
Где ни времени, ни объяснений,
Один только снег до горизонта.
Значит еще перед одним откроется небо
С сияющими от счастья глазами,
Дела Твои, Господи, бессмертны
И пути Твои неисповедимы –
И все ведут в одну сторону…

Напишите это слово на камне,
Раскрасьте его северным сиянием,
Наполните голубиной кровью
И забудьте навсегда, что оно значит.
Голуби возьмут его в небо,
Так высоко, что больше не видно,
И небо расколется на части,
Но об этом никто не узнает.
А мы сгорим в пламени заката,
Чтобы остаться навсегда в саду над рекою,
Потому что это
        нашими губами
Ты сказал однажды раз и навсегда
Голубиное слово.

Если я уйду,
    кто сможет меня найти?
Но если я останусь здесь,
    кто сможет меня спасти?

Ты рядом, но не здесь.
    Ты прекрасна, но ты ни при чем.
Луна в моих зрачках.
Ворон за моим плечом.

Окно выходит вверх,
    но сумрак морочит мой дом.
Утро еще далеко,
    ничего, мы подождем.

Я ходячее лихо.
Плохая примета, дурной знак.
Не трать дыханья на мое имя –
Я обойдусь и так.

Те, кому я протягивал руку,
Спотыкались и сбивались с пути;
Я хозяин этого прекрасного мира,
Но мне некуда в нем идти.

Я иду с тяжелым сердцем;
Моя тропа не выводит к крыльцу;
Передайте в Министерство
        Путей Сообщения –
Этот рейс подходит к концу.

Непредставимая тяжесть звездного свода,
И время так долго, что боль больше не боль.
Раньше у нас были крылья, но мы ушли в воду
И наше дыхание стало прибой.
Только ночью, когда небо становится выше
И неосторожному сердцу
Хочется вверх –
Напомни о нас Той, что слышит:

Etoile de la Mer[2].
Ave, Maris Stella,
Dei Mater alma,
atque semper virgo,
felix coeli porta.

Sumens illud «Ave»
Gabrielis ore,
funda nos in pace,
mutans Evae nomen.

Solve vincla reis,
profer lumen caecis,
mala nostra pelle,
bona cuncta posce.

Monstra te esse Matrem,
sumat per te precem
qui pro nobis natus
tulit esse tuus[3].

Делай, что должно, и будь, что будет.
Вот повеление, данное рыцарю.

Ave Матерь Божья,
звезда морей златая,
Приснодева,
Неба сладкое Преддверье!

Восприяв покорно
Гавриила «Ave»,
дай забыть нам мирно
имя древней Евы!

Разрешая узы,
озаряя светом,
расточи напасти,
дай вкусить блаженства!

Буди Матерь наша!
Да мольбу приимет
ради нас приявший
от Тебя рожденье!

Пресвятая Дева,
кроткая меж кротких,
нас, детей греховных,
вознеси, очисти!

Укрепи, очисти
жизни путь лукавый:
да Христа мы узрим
в радости соборной!

Да восславим дружно
и Отца, и Сына,
и Святаго Духа –
Трех хвалой единой!