Юрий Левитанский - Стихотворения

— Что? — говорят. — Свободный стих?
Да он традиции не верен!
Свободный стих неправомерен!
Свободный стих — негодный стих!
Его, по сути говоря,
эстеты выдумали, снобы,
лишив метрической основы,
о рифме уж не говоря!..
Но право же, не в этом суть,
и спорить о свободе метра —
как спорить о свободе ветра,
решая, как он должен дуть.
Все это праздные слова.
Вам их диктует самомненье.
Как можно ставить под сомненье
его исконные права!
Нет, ветер, дождь или трава
свободны по своей природе —
а стих,
он тоже в этом роде,
его природа такова.
И как ни требовал бы стих
к себе вниманья и заботы —
все дело в степени свободы,
которой в нем поэт достиг.
Вот Пушкина свободный стих.
Он угрожающе свободен.
Он оттого и неугоден
царям и раздражает их.
Но вы смотрите, как он жжет
сердца глаголами своими!
А как свободно правит ими!
И не лукавит! И не лжет!
О, только б не попутал бес,
и стих по форме и по мысли
свободным был бы
в этом смысле,
а там — хоть в рифму, или без!

В Москве меня не прописывали.
Загород мне не прописывали.

…Поселюсь в лесопарковой зоне.
Постелюсь на зелёном газоне.

Книжку выну. Не книжку чековую,
а хорошую книжку Чехова.

Чехов — мой любимый писатель.
Он весёлый очень писатель.

Я «Крыжовник» перечитаю.
Его многим предпочитаю.

А потом усну в тишине.
Сон хороший приснится мне.

Будто я лежу молодой
под Москвой на передовой.

Никакой у меня обиды.
Два дружка у меня убиты.

Я один остаюсь в траншее.
Одному мне ещё страшнее.

Одна мысль у меня в мозгу:
не пущу я врага в Москву.

За спиною она, любимая.
Спи, Москва моя! Спи, любимая!

И вот, я завершил свой некий труд,
которым завершился некий круг,
я кончил книгу и поставил точку.
И тут я вдруг, — хоть вовсе и не вдруг —
как раз и вспомнил эту Вашу строчку,
Арсений Александрович, мой друг
(эпитет «старший» не влезает в строчку,
не то бы я сказал, конечно, старший — Вы знаете, как мне не по душе
то нынешнее модное пижонство,
то панибратство, то амикошонство,
то легкое уменье восклицать
«Марина-Анна, о Марина-Анна»,
не чувствуя, что между "М" и "А"
рокочет "Р" и там зияет рана — горчайший знак
бесчисленных утрат),
Арсений Александрович, мой брат,
мой старший брат по плоти и по крови
свободного российского стиха
(да и по той, по красной, что впиталась
навечно в подмосковные снега,
земную пробуравив оболочку),
итак, зачем, Вы спросите,
к чему
я вспомнил эту Вашу строчку?
А лишь затем — сказать, что Вас люблю,
и что покуда рано ставить точку,
что знаки препинанья вообще — не наше дело,
их расставит время —
знак восклицанья
или знак вопроса,
кавычки,
точку
или многоточье.
Но это все — когда-нибудь потом,
и пусть, кто хочет, думает о том,
а мы еще найдем, о чем подумать.
Позвольте же поднять бокал за Вас,
за Ваше здравье
и за Ваше имя,
где слово «Арс» — искусство —
как в шараде,
соседствует со словом «сень»,
напоминая отзвук потрясений,
стократно повторившихся в душе,
за Ваши рифмы и за Ваш рифмовник,
за Ваш письмовник и гербовник чести,
за Вас,
родной словесности фонарщик,
святых теней бессменный атташе,
за Ваши арфы, флейты и фаготы,
за этот год и за другие годы,
в которых
жить и жить Вам,
вопреки
хитросплетеньям критиков лукавых,
чьи называть не станем имена.
Пускай себе. Не наше это дело.