Евгений Евтушенко - Счастья и расплаты (сборник)

Жил поэт, не игравший в гения,
но он был гениален, когда
отказался от усыновления,
предлагаемого без стыда.

Не у каждого поколения
смелость, как под расстрельным свинцом,
отказаться от усыновления
тем, кто самоназвался отцом.

Под портретами Сталина, Ленина
снова толпы… Что хочется им?
Лицемерного усыновления?
Снова на Колыму? На Витим?

Нас пугают ползучими путчами,
но мы все-таки дети лицейской,
а не их полицейской страны.
Александр Сергеичем Пушкиным
мы давненько усыновлены!

Когда моя мама пришла из архива Лубянки,
молчала
          и с прошлым не впала она в перебранки.
Она утопила в подушке лицо на неделю
и так и лежала.
          Глаза на людей не глядели.

А после сказала:
          «Туда не ходи.
                    Там подписи не за черняшку и сало.
А деда прости. В протокол не гляди.
Там даже не страх —
          это боль подписала».

Давайте простим переживших допросные ночи,
когда вырывали у них пассатижами ногти.

Давайте простим всех, кто сами себя не простили,
покаявшись не в показном, – в христианнейшем стиле.

Не надо читать их безумные показанья.
Они оплатили их пытками собственного наказанья.

Давайте простим всех, кто сами себя не простили,
подумав о совести собственной, а не престиже.

Давайте простим всех, кто сами себя не простили.
Пусть души не станут, как выжженные пустыни.

Давайте простим всех, кто сами себя не простили.
Давайте простим их словами простыми-простыми,
но не для того,
          чтобы, вновь предавая, прощенья просили,
и не для того,
          чтоб их в будущем тоже простили,
и не для того,
          чтобы мягкостью к трусам предателей снова растили…

Поэт свободы в несвободе —
он из купели для детей
          в мир выплеснут, но не с водою,
а с кровью собственной своей.

          И если правдолюбье – детскость,
то, что ж, ему не повезло,
поскольку есть опаска: дескать,
от правды все на свете зло.

          Поэт свободы в несвободе —
Не Данте он, а просто зэк.
Он счетов никаких не сводит —
с ним счеты сводит его век.

          Флоренция и Новошахтинск,
          объединяет вас вина —
среди всеобщих помешательств
с поэтом собственным война.

          Он пишет вынужденно тонко
или кайлом долбит спроста,
но, как свидетельство ребенка,
его поэзия чиста.

          Поэт свободы в несвободе —
как будто ангел в небосводе,
за коим так шпионят спутники,
что все секреты мира спутаны
и норовит любой народ
приладить прямо в небосвод
свой личный мусоропровод.

          И ангел наш летит несчастный,
не государственный, а частный.

          А на земле – большие роды:
плодятся столькие свободы,
и ни за что не разберешь,
где здесь свобода, а где ложь.

          В том, что свободочки, свободки
и несвободочки-уродки,
старухи-лгуньи и молодки,
надравшись виски или водки,
шпигуя бомбами подлодки,
          зло непременно сотворят,
лишь ангел будет виноват.

Крутится-вертится шар голубой.
Мы еще не танцевали с тобой.

Поздно, наверно, начать нам сейчас.
Лишь с удивленьем посмотрят на нас.

Может, во снах твоих ты до сих пор
перелезаешь отцовский забор.

Ну а во сне моем тырит наган
эвакуированный мальчуган.

С этим наганом мечтатель-простак
хочет он взять в одиночку Рейхстаг.

Порознь, а все-таки рядом, вдвоем
раненым в госпитале поем.

Крутится-вертится шар голубой,
где на нем наша победа с тобой?

Ну а вокруг равнодушия льды.
Льды, словно надолбы, мрачно тверды,

Кавалер барышню мог ли украсть?
Только победа была наша страсть.

Нет от победы великой следов,
Мы как два красных флажка среди льдов.

Крутится-вертится шар голубой.
Мы еще не проиграли наш бой.

Три кровавых воскресенья
так сплелись в семье в одно.
От убитых нет спасенья,
когда в комнате темно.

Царь хоть слово им сказал бы,
когда живы были те,
кто попали там под залпы
все по русской простоте.

Ну а ты, студент истфака,
в городке киргизском Ош,
что-то плохо спишь, однако,
с головой больной встаешь.

Отчего такой ты нервный
хоть и в праведной семье,
не последний и не первый
несчастливый на Земле?

Ты несчастлив тем, что смелость
из опаснейших подруг,
что не можешь сразу сделать
всех счастливыми вокруг.

Всюду очереди, давки…
Не утешат, вдохновя,
ни Хрущева бородавки
и ни Брежнева бровя.

Стукачей мордяги жабьи,
пошлость песен, пошлый гимн,
и опять самодержавье,
но под именем другим.

Да не нервничай ты, Миша,
не сорвись ни в злость, ни в лесть,
и в тебе есть что-то выше,
и в России тоже есть.

Как быть времени сильнее?
От бессонницы ты желт.
Пуля в деда Тимофея
и тебя под кожей жжет.

Пусть она вкруг сердца бродит,
то кусая, то скребя,
себе места не находит,
не уходит из тебя.

Но, как вскрикиванью скрипки,
этой боли нет цены,
и себя ты по ошибке
от нее не исцели.

Я скоро из облака выйду
совместно с Норфолкским полком
и вынесу миру обиду
за то, что никто не знаком —
          ни я не знаком, ни полк не знаком,
          ни я полку не знаком.

То облако прошлого века.
И, если свидетелей счесть,
уж нет на Земле человека
такого, а в облаке – есть:
          и полк в этом облаке есть,
          и я в этом облаке есть.
          А облако есть ли? Бог весть!

И все же оно возлежало
по руслу сухого ручья,
как будто бы жизни начало,
а может, финал бытия.
И полк гремел в облаке: «Я-а-а-а!»,
          и я кричал в облаке: «Я-а-а-а!»,
          лишь облако «Я-а-а-а!» не кричало.

И то, что прибился к полку я,
ни я не заметил, ни полк,
но облако, битву почуя,
досрочно нас приняло в долг
и взмыло! А мы, маршируя, —
          какой мой из облака толк? —
          про то не возьмем себе в толк.

Пока нас Земля забывает,
в полку прибывает полку,
но в облаке места хватает —
стоит над Землей, набухает.
Эй, кто облака разгоняет!
Что с этим-то? «А не могу!
          Ни так не могу, ни сяк не могу,
          ни – хоть об косяк – не могу».

И облако стало Землею,
и облаком стала Земля.
И я сомневаюсь порою:
а может, не в облаке я?
          И полк повторяет за мною,
          что, может быть, в облаке – я?!

Мы здесь не состарились вовсе —
такие, какими вошли.
Из облака выйдем авось мы,
но в облике этом и свойстве
найдем ли признанье Земли?
          Узнаем ли сами Земли?..
          Узнаем ли мы, не узнаем ли мы,
          что мы не узнаем Земли?