Семён Раич - Поэты 1820–1830-х годов. Том 2

Где был наш северный певец?
Он был в Италии прекрасной;
Зрел Альпов ледяной венец
И свод небес, как яхонт, ясный;
Средь померанцевых садов
Блуждал, исполнен сладкой неги;
Пил нектар пурпурных гроздов
И — вспоминал родные снеги!

Что делал северный певец?
Искал он в Риме Рим великий…
И встал пред ним гробов жилец
В лице отживших царств владыки,
Исчез язык, упала длань,
В ярме державшая полмира,
Но мир искусству платит дань
У ног разбитого кумира.

Что слышал северный певец?
Не древний клич вои́нской славы;
Ему на взморий гребец
Пел Тасса звонкие октавы.
В луне, по изумрудам струй,
В гондоле быстро он катился —
И в нем, как свежий поцелуй,
Октавы русской звук родился.

Что видел северный певец?
Он зрел антики Вилла-Новы,
Ваянья дивные, резец
И мрамор дышащий Кановы;
Под смелым куполом Петра
Не раз он духом окрилялся
И в Ватикане до утра
Пред Рафаэлем забывался.

Где ж ныне северный певец?
Теперь он снова между нами,
И на главе его венец
Украшен южными цветами.
Он наш, он смело превозмог
Красавиц Тибра взгляд огнистый
И для друзей, для муз сберег
Души и сердца пламень чистый.

Был ночью вырыт ров глубокий,
В него тяжелый гроб упал;
Не вскинут холм над ним высокой,
И след могилы одинокой
Прилежно заступ заровнял.

И тризны не было урочной!
По мертвом липец не ходил;
Не заклан с сбруею восточной
Любимый конь; лишь ветр полночный
Один в широком поле выл.

Два раза, месяца в сияньи,
Сверкнул карающий кинжал;
Раздались вопли: кто-то пал!
И призрак в пышном одеяньи
В туманах ночи пробежал.

Чей гроб? Кто мести совершитель?
Сей тайны некому постичь.
Наутро в стане плач и клич:
«Угас народов истребитель,
Аттила грозный, божий бич!»

Кинжал не выдал, ночь смолчала,
Где втайне гроб тройной зарыт;
И тот спокойно, тихо спит,
Чья жизнь, как буря, бушевала,
Над кем проклятие гремит.

И пастырь зрел не раз резвивое дитя
В пещерах Баии, холмов на злачном скате,
В развалинах божниц, где солнца луч, блестя,
Дрожит поверх столбов, зарытых в винограде.
Там, в зыбком пурпуре и гроздий, и цветов,
Усталый, отдыхал возлюбленник богов.
Но чаще средь полей бесплодных Сольфатара,
Под лавром высохшим приюта он искал,
И в полдень, утомясь от солнечного жара,
На лаву хладную главу свою склонял:
Струились локоны с ланит, светлей денницы,
И дивный сон сходил на длинные ресницы.

В былые дни, поклонник Феба,
Я пламенно молил у неба,
Чтобы в моей груди младой
Не угасал огнь думы сладкой,
Чтоб муза рифмою живой
Шептала мне свой стих украдкой;
Тогда в рассвете бытия
Мечтой вся жизнь цвела моя.

Блаженны были те мгновенья,
Мир светских снов и упоенья
Нежданных и завидных встреч!
Всё, всё прошло волною шумной —
И сердца пыл, увы, безумный,
И вдохновительная речь,
И то, чем дух ласкался юный,
Чем жили, трепетались струны!..

Теперь, как странник, на дорогу
Глядя́, твержу я: «Слава богу!
Мой дальний путь пройден, за мной…»
Но дум исчезнул рой крылатый,
Холодный опыт, мой вожатый,
Меня уводит в мир иной,
Там, циркуль взяв для измеренья,
Стопою ценит вдохновенья!..

Но ты, Языков, пробудил
Тот огнь, что я в груди таил;
На вызов твой красноречивый,
Поэт, кому в святой тиши
Знакомы радости души,
Восторгов дивные порывы, —
На вызов твой я ожил вновь
Петь юность, дружбу и любовь.

Прими ж, певец мой благодатный,
Стих дружбы нелицеприятный!
Да посетит твой мирный кров
Здоровье — спутник вдохновенья!
Дай вновь нам слышать песнопенья,
Восторг, разгул и шум пиров,
И кверху поднятые чаши,
Вино — былые годы наши!

Пусть астрономы говорят —
            Морочить им не стыдно! —
Что солнцев тысячи горят, —
            Нам всё одно лишь видно;
Что сонмы звездны в высоте,
            Сгорев, потухнут разом,
Что все мы заперты в звезде,
            Вокруг облитой газом.

Ведь им рассказывать простор!
            Кто смерит неба стенки?
По мне, всё это — тонкий вздор,
            Как пар кометы Энки.
От нас до тверди далеко,
            Мы звезд видали ль диски?
Хоть заберемся высоко,
            Всё будем к ним не близки.

Земное, право, ближе к нам,
            И тут подчас проруха:
Фалеса, говорят, из ям
            Таскала вверх старуха.
А всё от звезд… И что за цель
            Глазеть на огневые?
Они за тридевять земель
            Пусть будут хоть тройные.

Когда бы нам творец судил,
            Окончив дней теченье,
Быть вновь жильцами тех светил —
            Всё было б впрок ученье.
Но жажда истомит в Луне,
            Юпитер долго в стуже,
На Солнце весь сгоришь в огне,
            В других планетах — хуже.

Лишь дух слетит, как блеск из глаз,
            К возжегшему денницу,
Земля уложит остов наш
            В безмолвную ложницу,
И кости будут чернозем:
            Там силой благодатной,
Быть может, процветет на нем
            Цвет дивно ароматный.

Но в цвете том не быть душе,—
            Хоть море выдь из брега,
Хоть ветерок поверх дыши
            Лучей весенних негой,
Хоть светлым жемчугом роса
            Осыпься в венчик зыбкий,—
Он запах выльет в небеса
            Без скорби, без улыбки.

Друзья! пока играет кровь,
            Рассудок светел думой,
И в сердце ластится любовь,
            Оставим бред угрюмый.
Пусть спорит астроном до слез:
            «Родятся гроздья паром!»
Мы выжмем гроздья зыбких лоз,
            Ему ж все лозы — даром.

Стонет, воет и клокочет
Шумноволная Ока!
Знать, под льдом проснувшись, хочет
Поглядеть на облака,

Развернуться на свободе,
Солнце в лоно заманить
И на ясной на погоде
Струи светлые развить.

Чу! как шумно, грозно бьется!
Но могучей лед трещит,
Сребропенный вдаль несется,
Как в боях разбитый щит.

Брег дрожит, испуга полный!..
Но, светла и широка,
Горделиво плещет волны
Полногрудая Ока.

В солнце струи золотые,
Словно локоны, блестят,
Словно очи голубые,
Небом полные, горят.

И роскошна как денница,
И белее серебра…
Не вверяйся! Чаровница —
Волги юная сестра!

Пылко свежими устами
Зацелует, обольнет,
Хохоча, зальет волнами
И в пучину унесет.

Вопль и крик твой — всё напрасно.
Дай красавице Оке,
Дай возлечь ей, сладострастной,
На зыбучем на песке,

И тогда отважно, смело,
Как орел, любуйся ей!
Развевай свой парус белый!
Шли станицы кораблей!

Будет вся тебе покорна,
Как голу́бица кротка,
И заснет, шепча у челна,
Тихоструйная Ока.