Иван Евсеенко - Инфант (сборник)
Смерть одинокого человека
Муха плещется в кефире,
За окном чернеет снег,
В однокомнатной квартире
Умирает человек.
Валидола вскрыта пачка,
На столе Новопассит,
Смерть безмолвная чудачка,
В кресле выцветшем сидит.
Мрачна сонная обитель,
Предпоследних дней причал,
Ангел, грешных душ хранитель,
Где-то нынче заплутал.
Суетливо сердце бьется,
Где же ты – последний вздох?
Бес язвительно смеется,
Плачет бородатый Бог.
Что поделать? В бренном мире
Все конечно, все вранье…
Муха плавает в кефире,
Чем же лучше ты нее?
Старушка
В коммунальной комнатушке,
Чай оставив на плите,
Умерла одна старушка
В совершенной нищете.
Никуда не выходила
Из квартиры восемь дней,
Но когда чуть засмердило,
Люди вспомнили о ней.
Ни родни какой, ни мужа
Не осталось у нее,
Лишь в углу кошачья лужа
Да прогнившее тряпье.
Все при виде этой гнили
Дружно предались тоске,
Тем не менее схоронили
В целлофановом мешке.
Вещи вынесли из дома,
Кошку сдали на убой,
Дали взятку управдому
И вселились всей гурьбой,
Там, решив, что поимели
Ключевой момент судьбы,
Ровно через две недели
Передохли, как клопы.
Был старухе я приятен
Иль противен, Бог судья,
Но по воле обстоятельств
Здесь живу сегодня я.
Ночью снятся мне кошмары,
Утром тоже тяжело,
И мерещатся удары,
Сквозь оконное стекло.
Это рвется в дом старуха,
Акт возмездия вершить,
Знать, в душе осталась мука,
Знать, умела согрешить.
Изабеллой полусладкой
Разбавляю цепь невзгод,
Сам же думаю украдкой:
«Скоро, скоро мой черед…»
Призрак нищеты
В моем доме поселился
Призрак нищеты,
В кресле дряхлом развалился —
Ест мои мечты.
Жрет мое воображение,
Пьет иллюзий мед,
Больше нет во мне сомненья,
Он меня убьет.
Важно курит папиросы,
Сыплет пепел лет,
И на все мои вопросы
Отвечает: НЕТ!
Сеет мне в душе ненастье,
Нагоняет страх,
Шепчет тихо: «Твое счастье,
Вовсе не в деньгах.»
Ах, если бы я был богат…
Ах, если бы я был богат,
Тебя б осыпал всю цветами,
Сапфиры в тысячу карат,
Не мелочась дарил горстями.
Я б освежал твой автопарк
Новинками из автопрома,
И твой портрет писать был рад
Художник модный Ник. Сафронов.
Я б подарил большой дворец,
По меньшей мере – пятизвездный,
И самый дорогой певец
Тебе спевал бы «хеппи бёздей»!
Эх! Если бы я был богат,
Я б не был склонен к сантиментам,
Ну а пока дарю закат,
Звезду, Луну и комплименты,
Дарю недорогой цветок,
Духи и шмотки с распродажи…
(Мы ж ездим в «Центр», тот что «Сток»,
На праздник в «Остин» ходим, даже.)
Я счастья тихого гарант,
Ловящий кайф в земных заботах,
Не плачь, мы ж ходим в ресторан
Два раза в месяц по субботам!?
Такая жизнь, увы, мой друг,
У каждого свое веселье,
Нас ждет Мисхора знойный юг,
(На десять дней в конце Апреля)?!
К судьбе простой претензий нет,
Пусть кто-то завтракает в «Сохо»,
У нас с утра двойной омлет,
Что тоже, видимо, неплохо.
Метет киргиз Москву чумную…
Метет киргиз Москву чумную
Поганой ссохшейся метлой,
И в летний день и в зиму злую.
Всегда в работе с головой.
Трудолюбив и неустанен,
Степи Тургайской удалец,
В его далеком Киргизстане
Большой финансовый пиздец.
Здесь тоже, в общем-то, несладко,
И не в чести тяжелый труд,
(Туркмены нам прополют грядки,
Киргизы мусор подметут.
Мультяне спешно дом построят,
Армяне подобьют каблук),
Нам все ништяк, нас все устроит,
Своих, должно быть, нету рук.
А руки есть, но не при деле,
Все больше заняты вином,
Ребят, мы скоро в самом деле,
Сольемся с собственным говном!
Стоят заводы, стонут пашни,
Повсюду грязь и воровство,
А мы друг другу сносим башни
По-пьяне. Что за баловство?!
Кропать стихи – души капризы!
(морковь с любовью рифмовать).
Пойду к знакомому киргизу,
Эх, благо есть что подметать.
И за собой, и за тобою,
Свинячить все мы мастера,
Друзья, навалимся гурьбою,
Начнем, как водится, с утра!
Найду метлу себе покрепче,
С родимой с детства я на ты,
Глядишь, на сердце станет легче
От наведенной чистоты.
Глаша
Замесила тётя Глаша
Тесто сдобное не зря,
В чугунке доходит каша
Да уха из пескаря.
Потому как будут гости,
Не просты и не чисты —
На тульях крест-накрест кости,
И на кителях кресты.
«Верный, храбрый и послушный»
Наказал принять чертей!
Чтобы харч на стол был вкусный
Да приличная постель!»
Мол, придут, пожрут и лягут,
С зорькой утренней уйдут…
Вот и трудится бедняга,
Поспевая там и тут.
Кто-то стукнул по окошку!
(так соседи не стучат),
Может Дуська дура-кошка
Кличет маленьких котят?!
Нет, не то, и тётя Глаша
глянь в окно: «О Боже ж мой!» —
Во весь рост солдаты наши
Тихо просят на постой.
Все худющие, как тени,
Братья, деды, сыновья…
Пять недель из окружения
Шли без хлеба и питья!
За калиткой сорок первый,
Окаянный сучий год,
Треплют нервы немцы-стервы,
У Московских у ворот!
И вздохнула тётя Глаша:
«В печке каша, калачи…»
Навалитесь братцы наши
На Глафирины харчи!
Только пища с голодухи
Оказалася не впрок.
Смотрит Глаша, терпит муки
Отощавший мужичок.
Так и сяк его корёжит,
Наизнанку в клочья рвёт…
Кто ж ему теперь поможет?!
Чуют мужики: «Помрёт!»
Так и вышло, кони двинул…
(Смерть любая не легка:
И от пули, и от мины,
И от хлебного куска!)
Схоронили за погостом,
Помолчали и ушли,
А у Глаши снова гости,
Есть ли время слезы лить?!
Лился шнапс в стакан гранёный,
Лился вражий через край,
Доедал фашист холёный
Подостывший каравай.
И смотрела тётя Глаша
Сквозь сердечную тоску
На не съеденную кашу,
На треклятую уху…
Ну а там, под сеном мокрым,
Наспех в яме был зарыт
Наш солдат. Будь трижды проклят
Дней военных скорбный быт.
Графоманам
Не загружай меня без нужды,
И так покоя нет в душе,
Твой слог коряв и мысль натужна,
Слова в неверном падеже.
С твоих экспромтов свечи тухнут,
В озерах дохнут караси,
Читай свои стихи на кухне,
Сор из избы не выноси.
Моим советам следуй строго,
Они, милейший, от души,
Не гневай праведного Бога
И ради Бога, не пиши!
Патологическая (читается бодрым голосом)
Поёт полночную молитву
Сентябрьский ветер. Кончен день.
Могильные ласкает плиты,
Крадущаяся чья-то тень.
Не сторож то бредет унылый,
Средь свежевырытых могил,
А пробирается к любимой,
Объятый страстью некрофил.
Как пес смердящий блеклой масти,
В поту холодном лоб и пах,
Слова не выказанной страсти
Вскипают пеной на губах.
Свой путь прокладывая грешный,
Тревожа скорбных мест уют,
Он чувствует, как безутешны
Глаза кладбищенских анют.
Залез, смиряя сердца крики.
Покойно в склепе и свежо…
Из уст прорвался шепот дикий:
«Я здесь, Мария, я пришел…
Прими скорей в свои объятья,
Дай ощутить блаженства миг!..»
От кольчецев очистив платье,
Он в лоно девичье проник.
Наступит день, безлик и пресен,
Лишь не могу одно понять,
С чего так нынче бодр и весел
Директор морга номер пять?
Ипохондрия
одноактная пьеса
Действующие лица:
Вениамин Почечуев. Молодой человек, двадцати шести лет.
Врач-терапевт. Иван Иосифович Кац. Мужчина, лет пятидесяти (полностью лысый).
Хор пациентов, ожидающих в вестибюле.
Сцена первая
(поэтическая)
Длинный коридор городской поликлиники. Перед входной дверью кабинета врача-терапевта на обшитой дерматином скамейке сидит человек пять пациентов. Изнуренные часовым ожиданием уныло поют:
Хор:
Когда же впустят нас и исцелят?
Уж битый час сидим в оцепенении!
Всё ждем, когда всесильный Кац
Болезных чад рукой лохматой ободрит!
Зажгись призывно лампа на стене!
Звездой блесни у неприступных врат…
Мы жаждем избавления, ободрения,
Как завещал премудрый Гиппократ.
Зажгись, зажгись…
Пение не прекращается на протяжении всей первой сцены, то усиливаясь, то утихая. Мелодия хора крайне навязчивая.