Константин Ваншенкин - Примета

Пенсионер союзного значения.
Он утром принимается за чтение
Газет. Но слабы старые глаза.
А тут еще правнучка-егоза.

Пенсионер союзного значения.
Над ним стоит неясное свечение
Былых волос или былых заслуг.
Он жалуется также и на слух.

Среди поэтов прочих —
Всяк видел, кто умен,—
Стоял короткий прочерк
Напротив их имен.

Знать, кто его поставил,
Подумал: навсегда.
И впрямь Борис и Павел
Исчезли без следа.

И слева тишь, и справа.
Прошел таежный пал.
Про них от Ярослава
Я только и слыхал.

Бедовые ребятки,
Закваска не слаба.
Сыграла с ними в прятки
Суровая судьба.

Их слов протяжный отзвук
Пропал вдали и стих…
Но в долгих зимах острых
Живым остался стих.

Пчелы этой взяток,
Печи этой хлеб…
«Позвольте, нельзя так.
Талант ваш нелеп».

Высокое небо,
Крутая стезя.
В таланте — все лепо,
Таланту — все льзя.

Для писателей
Серьезных умных книг
Обязателен
Внезапный острый миг

Возвращения
К начальному добру,
Отвращения
К бумаге и перу.

И после кратковременной заминки
Друзья, кто группкой, кто по одному,
Поехали — поминки не поминки,—
Но все-таки отправились к нему.

Еще не знали многие — до стона!
…Звонкам обычным не было числа.
Дочь, поднимая трубку телефона,
Всем говорила: — Мама умерла…

Ей было лет четырнадцать в ту пору,
И поражало сразу, что она,
Ища в отце привычную опору,
Была, возможно, более сильна.

Та детская пугающая сила,
Таящаяся в недрах естества,
С которою она произносила
Немыслимые, кажется, слова.

Сидели средь табачного угара,
Внезапных слез и пустяковых фраз,
И вздрагивал, как будто от удара,
Отец, ее услышав, каждый раз.

Друзья его второй жены,
Смеющейся по-молодому,
В ее глазах отражены
И стать хотят друзьями дома.

Скажи мне, кто твой друг, а я
Скажу, кто ты… Он не был резок,
Но в грозных волнах бытия
Ему мешал такой привесок.

И сердцу были не нужны
Посередине лихолетий
Друзья его второй жены,
А в скором времени и третьей.

Нас учили лучшие умы —
И не заикаться,
Чтобы от тюрьмы да от сумы
В жизни зарекаться.

Впрочем, даже горькая беда
Может в бездну кануть.
Все-таки не все, не навсегда
Сохраняет память.

После встреч с тюрьмой или сумой
Можно разогнуться…
В старости со старостью самой
Нам не разминуться.

Станете такими же, как мы,
Доживя до срока…
Что там — от тюрьмы да от сумы,—
От того зарока!

В дубовых, много видевших, стенах —
С чего, не знаю, вспомнилось про это
Я был когда-то на похоронах
Прекрасного российского поэта.

Народу было мало. Почему?
Ведь он считался классиком, похоже.
Я сам, сказать по правде, не пойму.
А кто там был, почти не помню тоже.

Хотя потом у Слуцкого прочел,
Что были сестры этого поэта,
Учительницы отдаленных школ,
Проехавшие, кажется, полсвета.

В цветах и хвое красный гроб тонул
Посередине траурного зала.
Сменялся равномерно караул,
А сверху тихо музыка звучала.

Впоследствии торжественно пропет,—
Немало миру шумному поведав,
Лежал в гробу измученный поэт,
В себя вобравший нескольких поэтов.

Из нежности был соткан этот путь
С приправой из иронии и соли.
Чтоб сверху на умершего взглянуть,
Я медленно взошел на антресоли.

И сразу на пюпитре скрипача
Увидел ноты «Похороны куклы».
И так обидно стало сгоряча,
Что краски дня холодного потухли.

Ушел, толкнув увесистую дверь.
Троллейбусные вспыхивали дуги…
Но это было — думаю теперь! —
Как некий жест, вполне в его же духе.

Всероссийской эстрады жемчужина,
Что вам души сжигала дотла,
Оказалась в тот вечер простужена
И, естественно, петь не могла.

И в гостинице, ставшею сотою
На гастрольном пути у нее,
Полоскала календулой с содою
Драгоценное горло свое.

А над всеми концертными залами,
Что в пространстве сияли светло,
За огнями большими и малыми,
Деревенское детство текло.

А потом заводская окраина,
Где гитара звучит у ворот,
И душа ею сладко отравлена
И навеки взята в оборот.

Разумеется, речь не о старости,—
Впереди еще длительный путь,—
А о той подсознательной жалости.
Что прошедшего нам не вернуть.

Отражение звездного купола
Попадало на стекла окна.
В шарф мохеровый плечики кутала
В этом люксе огромном она.

Дворянские усадьбы,
Где жили Блок к Фет,
Могли не угасать бы
Еще немало лет,

И люди, не по плану,
Тянулись бы туда,—
Как в Ясную Поляну,
Что нынче как тогда.

…Вот родина поэта.
Не двести лет, не сто
Существовало это
Крестьянское гнездо.

В отличье от дворянских.
Орловских, тульских, брянских.
Но общее одно —
Исчезло и оно.

Как при литье металл с опокою
В жаре и в искрах — заодно,
Искусство со своей эпохою
Всесильно соединено.

Черты мятущегося времени,
Раскрыты и обнажены,—
В Толстом, в Чайковском или в Репине
Разительно отражены.

В жизни гениев, чей путь
Всем, казалось бы, понятен,
Много есть, коль вглубь взглянуть,
Темных мест и белых пятен.

Слава богу, есть пока
В день защиты и зачета
Непонятная строка,
Неразгаданное что-то.

Слава богу, до сих пор
За узорами оградки —
Непредвиденный простор
Для зацепки и догадки.

Нелепость — Маяковскому венок,
Какой-нибудь кладбищенский вьюнок.

Над горечью внезапного конца
Ему — венок Садового кольца.

Ему венок — шаги тюменских вышек,
Ему венок — страны читальный зал,—
Над бандой
поэтических
рвачей и выжиг
Которую он тоже предсказал.

Седые важные поэты
Есенина читают вслух.
Отчасти трогательно это,
Однако зал довольно сух.

Один его читает воя,
Но зал опять же не согрет.
Они Сергея старше вдвое —
И в этом, видимо, секрет.

У памятника Пушкину — толпа.
Так прежде было только в юбилеи.
Не заросла народная тропа,
А новые добавились аллеи.

Отрезок даже маленький возьмем:
В сентябрьский полдень, около «Известий»,
Я липы здесь сажал в сорок восьмом,—
Тогда поэт стоял на старом месте.

Была Москва тогдашняя слышна,
Но словно отдаленно, как в тумане.
Плыла, по сути дела, тишина —
В теперешнем, новейшем пониманье.

Вращается времен веретено,
Над площадью совсем иные зданья.
И разыскать друг друга мудрено
Всем тем, кому назначены свиданья.